История дворянского рода Витмер

Бег жизни. А. Н. Витмер

Александр Николаевич Витмер родился 26 марта 1839 года. Его род имел датские корни. В конце XVIII века из Дании в Россию приехал прадед Витмера. Его сын, то есть дед Александра Николаевича, крестился.

По матери он происходил из старинного рода Барановых, внесённого в дворянскую родословную книгу, в VI часть Новгородского древнего дворянства. Родоначальником был крымский мурза Ждан, пришедший на службу к Василию Тёмному в 1430 году.

«Он служил при нем на коне, при сабле и луках со стрелами и пожалован при дворе комнатным и дан ему ключ».¹ Всё это вошло в герб Барановых.²

Фамилия пошла от прозвища Ждана — Барын или Баран. Он был крещён под именем Даниил.

За службу Барановы награждались землями. «Сын сего Ждана Афанасий Данилович, за оказанные отличные услуги во время войны против татар и при завоевании Казани, от Царя и Великого князя Ивана Васильевича пожалован вотчиною».³ Эта вотчина, полученная в 1469 году, располагалась неподалёку от Москвы в Боровске.

Когда Иван III присоединял Новгород, Барановы числились в списке служилых людей, получивших земли в новгородских волостях, взамен

¹       Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий T. I. СПб., 1886. С. 107.

² Общий Гербовник дворянских родов Всероссийской империи. Ч. IV. С. 43.

³ Бобринский А. Дворянские роды, внесённые в общий Гербовник Всероссийской империи. Ч. I (до XVIII в.). СПб., 1890.С. 519.

9

выселенных в Подмосковье новгородцев. Внук Ждана, Василий Афанасьевич, получил 900 четвертей земли в Лучанском погосте Обонежской пятины ¹ (Нагорное Обонежье —- земли близ Тихвина).

Правнук Ждана, Фёдор Баранов, погиб 2 октября 1552 года при штурме Казани Иваном Грозным, и его имя было вписано в синодик Московского Успенского собора «на вечное поминовение».²

Еще пять братьев Барановых, Фаддей, Фёдор, Яков, Василий и Григорий, получили вотчины в новгородской земле, в вотской пятине, в кли- мецком и луском погостах ³ в конце правления Ивана Грозного в 1582 году. Так эта ветвь Барановых осела в Новгородской земле, всё больше приближаясь к Тихвину.

Петр I особенно активно привлекал Барановых к участию в своих делах. Антипа и Бориса он отправил в Голландию «для наук». По царским указам дворянин Петр Баранов доставил в Тихвин 300 пудов железа, а в 1705 году высылал в Петербург подводы для кораблей. Иосиф и Ели- зарий погибли во время Прутского похода. Отличившийся при взятии шведских кораблей в сражении 1719 года Макарий был произведен из гардемаринов в мичманы.⁴

От этой ветви служилого дворянства и происходят ближайшие предки Витмера, его дед, Егор Васильевич Баранов, и дядя, Пётр Егорович. Они владели поместьем Гора в Тихвинском уезде Новгородской губернии. О своем дяде Витмер подробно рассказывает в воспоминаниях «Дяденька Пётр Егорыч».

Пётр Егорович окончил Морской кадетский корпус, некоторое время служил, а потом заперся в своем поместье и жил там почти безвыездно. Он был образованным человеком, много читал, играл на фортепиано и скрипке. Будучи религиозен, изучал сочинения отцов церкви и делал из них выписки. Обладая хорошим слухом, часто пел псалмы и молитвы. Но отличался большими странностями, которые с годами возрастали.

Витмер впервые приехал в дом дяди мальчиком. «Помню хорошо, когда мне было ещё лет шесть-семь, не более, отец из Западного края, где служил, приехал со всей семьёю — с матушкой, двумя сыновьями и гувернанткой... погостить в родовое Барановское гнездо».⁵ Во время пре

¹ Руммель В. В. Голубцов В. В. Ук. соч. С. 107.

² Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. T. III. 1891. С. 35.

³ Там же. С. 35.

⁴ Мордвинов П. И. Тихвинская старина. Сборник Новгородского общества любителей древности. 1911. Вып. 4. С. 75—77.

⁵ Витмер А. Н. Дяденька Пётр Егорыч; Наст. изд. С. 66—77. Далее все ссылки на работы А. Н. Витмера, вошедшие в настоящее издание, даются непосредственно в тексте с указанием страниц.

10

бывания у него семьи Витмеров Петр Егорович искренне полюбил шурина. Он восхищался его «богатырской, почта сказочной силой», добродушно подшучивал над ним. Позже любовь распространилась и на сына. Юный Витмер, отправляясь на каникулы, всегда заезжал к дяде, который расспрашивал его об учебе в кадетском корпусе и рассказывал о своей морской службе. Петр Егорович привязался к племяннику:

«Когда я вышел из корпуса, прямо поручиком и первым учеником, то он стал просто гордиться мною и непременно хотел передать мне свою фамилию, минуя старшего брата. После смерти его оказался даже черновик прошения в этом смысле, в котором он ходатайствует, как последний в этом роде, не оставляющий после себя прямого наследника, чтобы фамилия Барановых перешла ко мне, чтобы мне была дана фамилия Витмер- Баранов. По русской привычке он, разумеется, не торопился, а через год и скончался скоропостижно» (С. 71).

Счастливые годы детства и юности Витмер провел в поместье Климово, принадлежавшем его тёте Екатерине Егоровне, по мужу Шамшевой, располагавшемся в семидесяти верстах от Тихвина. Его любимым развлечением здесь была игра в рюхи с дворовыми мальчиками. По правилам требовалось, чтобы побежденные возили на себе победителей, и маленький Саша честно выполнял это условие, несмотря на замечания тетки и насмешки кузин.

В Климово Витмер проводил много времени в мастерской сапожника Василия Пугачёва, рассказы которого очень любил. Он с ужасом описывает, как однажды исправник посоветовал посечь Пугачева за пьянство, предложив для этого прислать сапожника к нему. Целый день тётя нервно ходила по комнатам, кузины плакали, маленький Саша не отрывался от окна. К вечеру Пугачёв вернулся со старостой, который доложил, что «поучили и теперь он своё баловство бросит». Мальчик смущённо подошёл к Пугачёву. «Да, Саша, — сказал тот, — поучили и за дело поучили. Екатерина Егоровна женщина справедливая. Король-дама!» У меня навернулись слёзы, и я бросился целовать Василия»(С. 64).

И после поступления в Павловский кадетский корпус, «страстно любя деревню, матушку, тетку, кузин, верховую езду и охоту», Витмер каждую осень после лагерей отправлялся в Климово. Особенно его привлекала охота, и он умолял мать купить ему ружье. Но та, боясь за жизнь двенадцатилетнего сына, отказала. Тогда он продал книги, которые ежегодно получал в кадетском корпусе «за прилежание и успехи в науках», и купил ружьё сам. Наталье Егоровне пришлось разрешить охоту, но она не успокоилась до тех пор, пока не отыскала букиниста и не выкупила книги обратно.

Когда Витмеру исполнилось 19 лет, Петр Егорович умер, и поместье Гора перешло по наследству его сестре. Но Наталья Егоровна не торопилась с переездом, так как дом пользовался дурной славой. Дядя, стра

11

дая бессонницей, часто читал до утра, иногда вставая и прохаживаясь по комнатам. По ночам окна господского окна светились, и проезжавшие видели с дороги «тень бродящего по пустынному и обширному дому человека».

После смерти Петра Егоровича, многие уверяли, что тень продолжает бродить по дому, и мать Витмера, решившись переехать, боялась заходить на половину брата. «Она поместилась, наконец, во втором этаже, устроив себе спальню в комнате своей покойной матери, которую все почитали за святую. Как теперь вижу эту комнату с огромной иконой Тихвинской Божией Матери и такою же Николая Чудотворца»(С. 67).

Как раз в это время вернулся окончивший кадетский корпус Витмер и пожелал ночевать на половине дяди. Мать умоляла его этого не делать, но он, захватив с собой на всякий случай пистолет, отправился в спальню Петра Егоровича и проспал там всю ночь как убитый. Комнаты были освоены, и молодой человек поселился в них.

Матери Витмера принадлежал еще дом в Тихвине. Любопытна история его приобретения. Дом, изначально принадлежавший родителям Н. А. Римского-Корсакова, находился на окраине города, на берегу реки Тихвинки, напротив Тихвинского монастыря. Из его окон открывался необычайной красоты вид. Наталья Егоровна так любила это место, что, снимала соседний с Римскими-Корсаковыми дом и, несмотря на наличие поместья, жила здесь летом вместе со своей сестрой (С. 446).

В 1872 году мать композитора, Софья Васильевна, решила продать дом в связи с переездом в Петербург для обучения младшего сына в Морском кадетском корпусе. И Витмер купил для матери этот дом, составлявший «давнюю мечту её».

Александр Николаевич очень любил свою мать, а она души не чаяла в младшем сыне, гордилась его успехами, баловала его и очень скучала, когда он уезжал. Во время подавления польского восстания Витмер оставил в поместье свою любимую собаку по кличке Адес. Наталья Егоровна уверяла, что пёс понимал, когда она получала письма сына, сразу же прибегал, садился напротив и участливо смотрел на нее.

«Что, Адес, спрашиваю я, ты верно тоже скучаешь по барине. И он умными глазами своими положительно отвечает „да“» (С. 485).

Витмер вспоминал о глубокой религиозности своей матери, о том, как бестрепетно и мужественно встретила она свой последний час: «Особенно легко умирать человеку религиозному, перед умственным взором которого стоит не нирвана с её безотрадностью, а жизнь будущая, лучйкш, бесконечная. Так умирала моя мать, до самого конца своего, до семидесяти трёх лет очень любившая жизнь, не тяготившаяся ею, не хотевшая умирать. Когда же подошла неизлечимая болезнь, тянувшаяся шесть

12

недель, умиравшая совершенно спокойно делала свои распоряжения, спокойно, деловито — вплоть до того, в каком платье похоронить её»

(С. 458).

Брат Витмера, Николай, был старше его на десять лет. Рано потеряв отца, Витмер тянулся к старшему брату, но, судя по некоторым замечаниям, между ними не сложилось хороших отношений: «С детства я страдал безотчётным стремлением к дружбе. Прежде всего искал дружбы в моём единственном старшем брате — и не нашёл её». (С. 478)

Позже Витмер с сожалением писал: «Брат, сжигавший себя со всех четырёх концов, представлял ко дню своей смерти уже развалину, как в физическом, так частью и в нравственном смысле». (С. 551)

Предки и все ближайшие родственники Витмера, дед, бабушка, мать, дядя и брат были похоронены в 15 верстах от Тихвина на кладбище Анто- ниево-Дымского монастыря, основанного в XIII веке.

Уже в Павловском кадетском корпусе Витмер проявил незаурядные способности. Он закончил первым учеником и был выпущен поручиком, минуя чины прапорщика и подпоручика. Командир одного из гвардейских полков предложил прислать на него именную вакансию, но Витмер, отказался от гвардии и начал со службы, которую несла вся армия, причем не в столице, а в провинции. Он попал в Самогитский гренадерский полк, которым командовал А. Р. Дрентельн. По воспоминаниям Витмера, это был человек, безукоризненно знавший строевую'службу, сочетавший строгость к подчинённым с заботливым и внимательным отношением к нуждам солдат.

Полк квартировался в Мологе (этот город затоплен Рыбинским водохранилищем), затем, более чем на год, переведён в Москву, а оттуда отправлен в Рыбинск, где Витмеру поручили возглавить дивизионную школу юнкеров. Он успешно справился с строевой подготовкой юнкеров, несмотря на то, что многие из них были старше его. Сложнее обстояло дело с теоретическими дисциплинами, особенно математикой, учитывая разный уровень знаний и способностей. Витмер описывает следующий эпизод. Во время экзаменов, которые принимал генерал Рейтерн, один из юнкеров растерялся от его окрика и не смог закончить правильно начатую задачу. Витмер вмешался: «Позвольте доложить Вашему Превосходительству, что юнкер хорошо знает эту теорему и начал отвечать совершенно правильно. Способ решения, предложенный Вашим Превосходительством, более сложный, я им показывал более простой, который он и привёл. И я быстро подошёл к доске и так же быстро закончил написанное юнкером, что до очевидности привело к искомому решению. Рейтерн от неожиданности сначала онемел... Вскоре, однако, он овладел положением и напустился на меня с криком: «Как вы смеете указывать мне. Вы поручик, а я генерал» (С. 89).

13

Это столкновение девятнадцатилетнего Витмера с начальствующим лицом очень показательно не только для начала его военной карьеры, но и для всей последующей жизни. Его характер порождал много трудностей и создавал ему врагов.

После экзамена Дрентельн предложил Витмеру должность полкового адъютанта, но тот поблагодарил и отказался, так как спешил в Москву в корпусный штаб, чтобы подготовиться к поступлению в Николаевскую академию Генерального штаба.

В 1859—1862 гг. Витмер учился в Академии. Особенно его интересовала военная история, в частности, наполеоновские войны. Не случайно его адъюнкт-профессорская диссертация была посвящена кампании Наполеона в Италии в 1800 году.

Витмер не ограничивался изучением военной истории в Академии. В 1860-е годы в Петербургском университете средневековую историю преподавал очень популярный среди молодёжи профессор М. М. Стасюлевич. В свободные от занятий часы Витмер перебегал из Академии через Неву в Университет, чтобы послушать его курс: «Помню до сих пор его лекции об александрийской школе философов и о Филоне». (С. 605)

Однако молодость брала своё, и Витмер сочетал учебу с охотой и всем, что было с ней связано. Он не упускал ни одной возможности, используя даже поездки в Боровичский уезд для топографической съёмки, которая требовалась в Академии. Его охотничья собака Адес, которую Витмер называл «своим верным адъютантом», всегда была с ним. Страсть к охоте зародилась ещё в детские годы, когда он из своего первого ружья застрелил «в лёт» ястреба, таскавшего цыплят из поместья. Он охотился в моховых болотах, окружавших Антониево-Дымский монастырь, в степях вокруг Симферополя, на озере Селигер, в лесах Валдайского уезда и даже, рискуя жизнью, во время польского восстания, в предместьях Варшавы, на берегах Вислы.

В его руках перебывали десятки собак, но любимыми были Адес и чёрный пойнтер, доставшийся Витмеру после смерти его друга штабс-ротмистра А. П. Граббе.

Ягдташ наполнялся тетеревами и рябчиками, куропатками и зайцами, но больше радовала «не добыча, имевшая значение лишь триумфа, а самые охотничьи скитания, связанные с ними приключения и жизнь среди природы с её разнообразием и увлекательностью». Он считал, что охота не только сближает человека с природой, но и «вырабатывает характер, находчивость, спокойное отношение к опасности и хладнокровие в трудную минуту» (С. 473).

С увлечением охотой был связан интерес к лошадям и верховой езде, что предопределило службу после окончания Академии в 1862 году. Он

14

отказался от перевода в Генеральный штаб и поступил в Гродненский гусарский полк, чтобы основательно изучить кавалерийское дело.

Полк был расквартирован в Селищенских казармах, расположенных по Волхову. Затем Гродненских гусар отправили в Красное Село под Петербург. «В 1862 году я, гусарский офицер, послан был в Петербург в вольтижёрную команду гвардейского корпуса. Там доканчивал свою диссертацию на адъюнкта академии генерального штаба и вольтижировал. Одно не мешало другому нисколько. Напротив того, вольтижировка придавала оживление, весёлость, и работать после неё становилось легче, и работа шла спорее, чем, если бы сидеть, корпеть в кабинете целые дни. В октябре сдал диссертацию; остались вольтижирование, верховая езда и пользование кипучей молодостью» (С. 546).

По-видимому, он вполне преуспел в занятиях верховой ездой. Не случайно А. Р. Дрентельн встретив его на параде уже в мундире полковника Генерального штаба верхом на очень красивой, но и очень неспокойной лошади, воскликнул: «Да вы настоящий мастер» (С. 92).

В 1863 году полк был направлен в Варшаву на подавление восстания, которому посвящены обширные воспоминания: «Из польского восстания 1863», «Большая экспедиция», «Черский отдел».

В Варшаве Витмер подружился со штабс-ротмистром А. П. Граббе, своим сверстником. С восемнадцати лет Граббе служил на Кавказе, участвовал в многочисленных военных операциях, проявив незаурядную смелость. «Я редко встречал человека более симпатичного: молодой, красивый, храбрый до полного хладнокровия и страстно преданный военному делу... Товарищи любили его всей душой, но едва ли кто-нибудь был привязан к нему более меня. Мы передавали друг другу свои надежды, говорили и часто спорили о военном деле и последнее время были почти неразлучны» (С. 187).

Первый эскадрон Гродненского полка под командованием полковника Клота, в котором служили Витмер и Граббе, долго не мог получить боевого крещения. Они гнались за повстанческим отрядом Тачановского, все время уходившим от них. 13 августа 1863 года стало известно, что часть этого отряда, численностью в сто человек, находится в двадцати верстах от места стоянки первого эскадрона. Граббе и Витмер предложили составить группу охотников для разведки. Клот согласился и поручил командование Граббе.

14 августа по горячим следам они достигли селения Комостки, и Граббе заехал туда, чтобы выяснить обстановку. В это время Витмер увидел конный пикет противника, бросился за ним с пятью казаками и ворвался в деревню Сендзиовице. Догнавший его Граббе сообщил, что здесь собрался весь отряд Тачановского, насчитывающий 1400 человек. Витмер

15

предложил прорываться через лес, но Граббе, указав на трех раненых, лежащих на земле, сказал, что их нельзя оставить.

Небольшой отряд, 42 человека, оказался в окружении. Два эскадрона повстанцев зашли с флангов и два с тыла. Русские спешились и отступили к хлебным сараям, которые составляли угол, так что с двух сторон отряд был защищен от выстрелов. На остальном пространстве поставили лошадей. Граббе, спокойный, как всегда, советовал солдатам не тратить зарядов даром. Несколько раз поляки бросались в атаку. Их подпускали как можно ближе и стреляли в упор. Они не выдерживали и возвращались.

Видя безуспешность атак, поляки подожгли сараи. Огонь и дым вынудили русских выйти на открытое пространство. В живых, включая раненых, оставалось 25 человек. Они стояли под пулями. Поблизости, на расстоянии 200 шагов, находилось кладбище, окруженное забором. Было решено отойти туда. Но до этого поляки предприняли очередную атаку. Русские залегли в канаву. Казалось, наступил последний час. Повстанцы были уже в 15 шагах от канавы, но не выдержали прицельного огня и вновь отступили. Русские заняли кладбище и укрылись за ветхим забором.

Витмер описал в своих воспоминаниях конец обороны на кладбище: «Вправо от меня сидел линеец, уже раненый в ногу; но он стрелял ещё. Вдруг винтовка выпала из его рук, и сам он прилёг к земле. — Ты ранен ещё раз, куда? — В грудь, ваше благородие. — Где твои патроны? Дай-ка их сюда. Он молча опустил руку в карман, вынул пять патронов, подал их мне и умер. Да, эти люди умели умирать, умирать молча, безропотно, глубоко трогательно. Но я должен сознаться, что в ту минуту обратил гораздо более внимания на пять патронов, дававших возможность сделать пять лишних выстрелов, чем на смерть храбреца: смерть казалась для всех до того неизбежною, что поневоле приходилось не обращать на неё внимания» (С. 194).

В это время смертельно ранили Граббе. Он передал командование Вит- меру со словами: «Все, что тебе остается теперь сделать, это спасти остальных и раненых». Но Витмер был не в силах сразу начать переговоры о сдаче. Сражение продолжалось еще полчаса. В живых осталось немногие. Патроны кончились. В это время повстанцы выдвинули вперед коси- ньеров — 400 крестьян, вооруженных косами, приближались к кладбищу. Граббе вновь напомнил о необходимости спасти уцелевших. Витмер вышел с белым флагом. Кавалерия продолжала движение. Косиньеры ворвались на кладбище.

«Вижу до сих пор высокую, стройную в белом бешмете фигуру Кобы- зева, который, не имея патронов, высоко над головой взмахнул обеими руками каким-то большим камнем и бросил его в косиньеров. Еще секунда — и там, где был Кобызев, виднелся только лес кос, добивавших бесстрашного удальца» (С. 200).

16

Хотя Витмера окружили польские уланы, к нему пробились косинье- ры. Занесенную над его головой косу он успел отбить рукой. Три польских офицера, бросившиеся между косиньерами и несколькими оставшимися в живых русскими, спасли их от смерти.

Из парламентера Витмер превратился в пленного, вместе с ним в плен попали 15 человек, из которых 12 были ранены. Витмеру разрешили подойти к умирающему Граббе. Его мучения были так сильны, что он просил друга застрелить его. Витмер в ужасе отказался. Это было их последнее свидание.

Пленные ожидали смерти. Многие повстанцы ненавидели русских, так как у них при Сендзиовице погибло 97 человек. Но и среди поляков нашлись люди, которые восхищались мужеством противника. «Только одни спартанцы могли так драться», — говорили они. Тачановский из уважения к храбрости русских приказал отпустить их. Витмеру, как парламентеру, предложили вернуть его шашку, но он попросил найти для него саблю Граббе, которую навсегда сохранил как драгоценное воспоминание.

На месте боя при Сендзиовице был установлен памятник с именами погибших. Александр II прислал отцу Граббе письмо со словами сочувствия и соболезнования: «Это известие для меня вдвойне прискорбно и как потеря одного из лучших, подававшего большие надежды офицера и как известие об утрате Вами достойного сына».¹

Для Витмера смерть Граббе была тяжелой утратой: «Я сильнее, чем кто-либо был огорчён его смертью, тем более, что иногда становился передо мною упрёк в излишней горячности — в том, что если бы я не бросился в атаку с горстью людей, то самая трагедия не имела бы места» (С. 229).

Вспоминая польское восстание, Витмер неоднократно писал, что, несмотря на жестокость военных столкновений у русских не было особой ненависти к полякам в мирных условиях: «Настойчиво и энергично гоняясь за поляками, никогда не испытывал даже тени злобы или неприязни к ним. Считал, что как русский, я обязан всеми силами противодействовать повстанию, направленному в ущерб интересов России, но к самим повстанцам не испытывал ни малейшей злобы, ни ненависти. То же самое замечал и в большинстве своих товарищей, так же как и среди солдат» (С. 228).

По-видимому, и поляки находили возможным общаться с русскими вне военных действий. Витмер описывает эпизод с польскими панами, пришедшими посмотреть на уцелевшего участника дела при Сендзиовице, и удивлявшихся тому, что их «наиперший стрелок» промахнулся в офицера в белом кителе.

¹ Елец Ю. История лейб-гвардии Гродненского гусарского полка. T. I.

СПб., 1890. С. 339.

17

После сражения при Сендзиовице Витмер стал помощником начальника Черского отдела полковника Аллера, командира Таврического полка, расположенного в Гуре-Кальварии, в 32-х верстах от Варшавы, для защиты населения от поляков-вешателей. Это была особая категория повстанцев. Они вершили скорый суд и расправу над местными жителями, если замечалось хоть малейшее сотрудничество с русскими. При этом чинились беззакония и над ни чем не повинными жителями. Витмер описывает вешателя по имени Фабиани, заставлявшего польскую женщину отдать ему 16-летнюю дочь: «Мы жертвуем для отчизны жизнью, а вы, женщины, не можете пожертвовать для нас такими пустяками». Мать, бросившуюся на защиту дочери, повесили, а дочь увезли в лес.

С такими жандармами-вешателями велась жестокая и упорная борьба. Витмеру удалось схватить и отправить в цитадель двух самых опасных из них, Фабиани и Александра Млынаржа.

Но молодёжь, вовлечённую в отряды повстанцев силой и принуждением, Витмер нередко просто отпускал. «Сам, горячий русский патриот, я, признаться, был снисходителен к проявлению польского патриотизма, хотя считал восстание безумием и, как русский, упорно боролся с ним»

(С. 245).

Из Гура-Кальварии Витмера вызвали в Петербург для защиты адъюнкт-профессорской диссертации, поданной под девизом: «Savoir est beaucoup, pouvoir est plus»¹ и признанной лучшей.

Защита диссертации происходила 18 мая 1864 года. Руководил ею известный военный историк генерал-лейтенант М. И. Богданович. Конференция по баллотировке единогласно признала Витмера достойным занять должность адъюнкт-профессора и приняла решение напечатать диссертацию. 7 июня он был прикомандирован к Академии, 25 июня назначен адъюнкт-профессором.

Сферой научных интересов Витмера были наполеоновские войны, в частности, он читал курс лекций по кампании 1800 года. Придавая большое значение источникам, которые оказывают историку «неоценимую услугу», он постоянно подчеркивал, что при работе с ними нужно соблюдать определённые условия. «Историк, по нашему мнению, должен приступать к избираемой эпохе без всяких предвзятых идей; он должен, прежде всего, тщательно познакомиться с фактами, сличить противоречащие показания, порыться, если возможно, в архивной пыли, в сыром, в неразработанном ещё материале, и затем уже, приобретя, таким образом, твёрдую почву, делать свои выводы, проводить идеи, но не взятые с ветра, а строго вытекающие из анализа фактов» (С. 610).

¹ Знать — хорошо, уметь сделать — лучше (фр. )

18

Сам Витмер анализировал и сопоставлял разные источники, например, сравнивал четыре реляции Наполеона, составленные в разное время и по- разному освещавшие битву при Маренго.

В первые же годы занятий историей Витмер стал собирать собственную библиотеку и прилагал немалые усилия, чтобы найти редкие издания. У него был старинный рукописный перевод записки Барклая, озаглавленной «Tableau de operations militaires de la premierearmee».^{1 2} Он сожалел, что не имеет французского подлинника, который он нашел лишь через много лет.

Одним из его любимых героев был Барклай де Толли. «За 100 лет Россия не дала ни одного главнокомандующего, подобного Барклаю, ибо даже Дибич и Паскевич, несмотря на их несомненные заслуги, по справедливости, должны быть поставлены ниже его, боровшегося с самим Наполеоном» } Барклая де Толли, по мнению Витмера, не сумели оценить по заслугам: «Его положение достойно пера Шекспира».

В 1864 году была напечатана диссертация Витмера «Влияние французских военных учреждений конца прошлого столетия на ход революционных войн и критический разбор кампании 1800 года в Италии до сражения при Маренго».

В 1868—1869 годы он опубликовал в журнале «Военный сборник» комментарий «По поводу исторических указаний IV тома «Войны и мира» графа А. Н. Толстого». Восхищаясь гениальным писателем, Витмер, тем не менее, резко критикует его за многочисленные ошибки в изложении хода войны. Как историк он восстаёт против фатализма Толстого, как профессиональный военный, вопреки мнению Толстого, признаёт необходимость разработки военных планов самой кампании и считает важной роль полководцев, Наполеона, Барклая де Толли, Кутузова, в ходе войны.

Он заключает: «Быть может, подчас мы слишком горячо оспаривали ложные мысли и выводы автора; но это произошло оттого, что они высказывались писателем, имеющим на нашу публику обаятельное влияние, художником, подобного которому, в настоящее время, нет в нашем отечестве, и высказывались с возмутительным апломбом и вызывающей нетерпимостью. Мы принадлежи^! притом к слишком горячим почитателям этого художника и, вместе с тем, слишком дорожим нашей бедной дарованиями отечественной литературой, чтобы равнодушно смотреть, как первостепенный её представитель тратит свой талант, и силы, и время на дело совершенно чуждое его блестящему дарованию».

(С. 680—681)

¹ Схема военных операций 1-й армии.

² Бородино в очерках наших современников,.// Военно-исторический сборник. 1913. № 1. С. 129.

19

Кроме наполеоновской кампании Витмер изучал американские войны. В 1868 году вместе с коллегой по Академии А. Е. Станкевичем он перевел книгу Виго-Русильона «Военные силы Северо-Американских Штатов. Война за независимость Союза 1861—1865 гг.», а в 1872 году — сочинение Дрепера «История Северо-Американской междоусобной войны».

К числу слушателей Витмера принадлежали будущий военный министр В. А. Сухомлинов, командующий сухопутной армией в русско-японской войне А. Н. Куропаткин и самый яркий и одарённый из учеников «генерал на белом коне» М. Д. Скобелев. Последнему Витмер посвятил специальный очерк, «Скобелев и его юность», создав запоминающейся образ яркой личности.

Скобелев «был проникнут могучим духом инициативы», это была «живая, деятельная, смелая натура». На практических занятиях по тактике, которые вел Витмер, Скобелеву было поручено выбрать оборонительную позицию, прикрывавшую Аугсбург в Баварии, и вычертить её на карте. Скобелев, поняв, что успешная оборона невозможна, отказался выполнить задание: «Что ж я буду вычерчивать, когда сам решаюсь атаковать». На экзамене по военной истории, который Витмер принимал вместе со Станкевичем, Скобелев рассказывал Рымникский бой А. В. Суворова. «Скобелев начал. Я отнёсся к ответу довольно невнимательно, но вдруг почувствовал, что слышу что-то новое. Невольно поднял голову и вижу, что так же внимательно слушает сосед мой. Чем дальше, тем более увеличивалось моё удивление. Скобелев сумел дать такую живую, красочную картину боя, так талантливо передал его перипетии, сам, очевидно, так увлёкся своим изложением, что захватил нас обоих...

Когда мы вернулись в профессорскую и выразили наше удивление, нам просто не поверили:

— Сколько же вы ставите ему, неужели двенадцать? (в Академии была двенадцатибальная система).

Я отвечал к всеобщему удивлению, что «если бы можно было — мы поставили бы четырнадцать» (С. 379—380).

Яркая индивидуальность Скобелева, его темперамент плохо укладывались в жёсткие рамки военного учебного заведения. Витмер описывает несколько случаев, когда его едва не исключили из Академии. За полгода до выпуска Скобелев вдруг перестал заниматься, всё реже появлялся на лекциях и, наконец, совсем исчез. Витмер встретил его в Михайловском театре с двумя француженками, отвел в сторону, предупредил его о грозящем исключении и посоветовал вернуться на занятия. «Ну, дайте мне слово, что завтра я вас увижу на лекции и что вы бросите свою дурь». Он дал слово и очень горячо ответил на моё рукопожатие. На следующий день я с большим удовольствием пожал ещё раз ему руку уже в академии» (С. 376).

20

Второе происшествие могло иметь гораздо более серьёзные последствия. Скобелев задержался в дружеской компании офицеров, опоздал на маневры, за что получил разнос от своего начальника, К. В. Левицкого, и едва не бросился на него с кулаками. Витмер, отличавшийся большой физической силой, схватил его за руки и вывел из комнаты. А когда вернулся, уговорил Левицкого, с которым был в самых дружеских отношениях, не подавать рапорт, чем спас Скобелева от разжалования в солдаты.

Суждение Витмера о Скобелеве не было однозначным. «Он был талантлив, в нём была «искра Божия», без которой великие дела невозможны». И, вместе с тем: «Великое благо для России, что сошёл со сцены этот талантливый честолюбец, возводивший войну в божественный культ» (С. 384).

Пять лет Витмер преподавал военную историю, а после ухода из Академии генерала М. И. Драгомирова перешел на кафедру стратегии и тактики. Он и прежде читал отдел кавалерии, теперь же изложение всего курса тактики было распределено между ним и полковником Левицким.¹

На Витмера было возложено исследование боевых свойств войска, их вооружение и снаряжение. Для подготовки к курсу его командировали на шесть месяцев в летние лагеря французской и прусской армий. Результатом этой поездки стали статьи «Шалонский лагерь в 1869 г.», «Сен-Мар» и «Прусская армия в 1869 г.» в журнале «Заря» (1869 и 1870) под псевдонимами A. Beи А. В-р.

В Пруссии Витмер посещал казармы, присутствовал на учениях, осматривал школу унтер-офицеров. На него произвели впечатление порядок, строгая субординация и одновременно достаточная самостоятельность низших чинов, основательная теоретическая подготовка унтер-офицеров. Всё это привело Витмера к выводу о преимуществе прусской военной системы и победе Пруссии в грядущей Франко-прусской войне, вопреки всеобщему мнению о том, что войну выиграет Франция.

Живость натуры Витмера и интерес ко всему, что его окружало, в полной мере проявились во время этой командировки. Пользуясь правом представиться начальнику Генерального штаба, он встречался с Мольтке.

«Я имел высокую честь и, даже прямо скажу, счастие беседовать в течение целых двадцати минут с величайшим молчальником, который, как говорили его соотечественники, умел молчать почти на всех европейских языках. Этот человек был Мольтке, которому Пруссия была обязана всеми своими победами, а следовательно и настоящим своим величием». (С. 596)

¹ Глиноецкий Н. П. Исторический очерк Николаевской академии Генерального Штаба. СПб., 1882. С. 256.

21

В Шалонском лагере во Франции Витмер расспрашивал героя Инкер- манского сражения генерала Бурбаки, который подробно и красочно описал ему этот бой. Приглашённый на манёвры в Сен-Маре, он выезжает из Парижа на несколько часов раньше, чтобы посетить Венсенский замок и увидеть место расстрела герцога Энгиенского и капеллу, в которой тот был похоронен.

В поезде он разговорился с одним французом. На вопрос об отношении к социалистическим идеям тот ответил: «Французский работник — существо слишком развитое, чтобы верить этим утопиям» (С. 286); тем более, что он слышит лишь призыв к равенству, но никак не намерение пожертвовать собственным состоянием.

Несмотря на большую занятость и обилие новых впечатлений Витмер скучал по России и общению с близкими ему людьми. В Берлине на Тир- гартенштрассе он встретил знакомого музыканта Кондратьева. «Не иметь возможности перекинуться с кем-либо русским словом, побеседовать от сердца вне официальных отношений с прусским военным миром, при экспансивности моей натуры, было просто тяжело, почти невыносимо. Я страшно поэтому обрадовался, остановил извозчика и на ходу выскочил из экипажа» (С. 501).

Но Витмер скучал не только по друзьям. За несколько месяцев до отъезда он женился. В его путевых заметках нет-нет, да и мелькал образ молодой и любимой жены. Он растроганно наблюдал французскую пару: «Он смотрел на неё так любовно, а она просто глаз с него не спускала. Нельзя было смотреть равнодушно на это ^молодое счастье, и мысли невольно уносились далеко от известковых равнин Шампани. Невольно раскинулась передо мной чёрноземная степь, кустистая рожь выше человеческого роста и белая, сельская церковь, и брод через рецку, и маленький дом с белыми маркизами, окружённый зеленью берёзовой рощи»

(С. 287).

Жена Витмера, Софья Павловна Собинина, происходила из Симбирской губернии, ее дом он и вспоминал.

По возвращении из-за границы Витмер читал курс тактики. Очевидно, преподавание шло успешно, поскольку в «Историческом очерке Николаевской Академии» отмечено благотворное влияние профессоров этой кафедры на офицеров, проходивших обучение. Когда в 1877 году началась Русско-турецкая война, и ряд преподавателей ушёл на фронт, выпускники кафедры смогли продолжить чтение лекций, так как «их не только приохотили к изучению военного дела, но как бы образовали из них особую школу».¹

¹ Глиноецкий Н. П. Указ.соч. С. 259.

22

К этому времени относится дружба Витмера с К. В. Левицким. В очерке «Казимир Васильевич Левицкий» он описывал своего коллегу по Академии, как необычайно работоспособного и добросовестного человека. На руках у него были мать и две сестры, к которым он был настолько привязан, что пожертвовал ради них личной жизнью. Но особенности характера Левицкого осложняли его отношения с людьми, а польское происхождение после начала Русско-турецкой войны даже ставилось в вину. Позже, когда Левицкий, как офицер Генерального штаба, принял участие в войне, его обвиняли в изменнических настроениях. Витмер решительно заступился за него, объясняя военные неудачи скорее неспособностью принять твёрдое решение в условиях развёртывающихся военных действий, но никак не пропольскими настроениями. «Как человек, безусловно, честный, ни на какую измену он, конечно, способен не был» (С.431)

Левицкий был частым гостем в доме Витмера (Театральная пл., 5). Они вместе занимались, потом жена Витмера оставляла Левицкого ужинать. «В пору нашего с Казимиром сближения я был только что женат, высоко ценил несомненно высокие достоинства своей жены, которая, как и я, относилась к Казимиру очень сердечно, и он стал нашим постоянным гостем» (С. 407).

Семейное счастье, по словам самого Витмера, «было поставлено твёрдо». Софья Павловна принимала участие в тех развлечениях, которые доставляли удовольствие активно любившему жизнь Витмеру. Они посещали театры, путешествовали на пароходе по Волге. Ездили «к модному тогда Дороту, державшему прекрасный ресторан с зимним садом за Нарвскими воротами. Участвовавшие в пикнике почти все сплошь были молоды, почти все женаты и почти все жёны были молоды и интересны. Денег на пикник не жалели, шампанское лилось рекой, приглашали цыган. Ездили на удалых тройках, возивших тогда не умеренной рысцой, как теперь, а с быстротой почти равной автомобильной, в 3 часа со сборного пункта отправились к Дороту, где компанию уже ожидал не то завтрак, не то обед (dejeunerdinatoir, как удачно выражаются французы)»

(С. 514).

Семья быстро увеличивалась. Появились сыновья Борис и Павел и дочери; старшую Витмер назвал в честь матери Натальей, младшую в честь жены Софьей.

Витмер не мыслил себя вне культурной жизни Петербурга. Он любил русскую литературу, особенно поэзию. «Я знал множество стихотворений, целые поэмы наизусть и часто сокращал часы скуки и одиночества особенно в дороге и на охоте чтением любимых стихов вслух самому себе». (С. 406)

В 1913 году Витмер написал рецензию на второй том мемуаров А. Ф. Кони «На жизненном пути». В статье «Художник слова и пера»,

23

признавая несомненный литературный дар самого Кони, он говорит о художественных достоинствах своих любимых писателей. «„Стиль — человек“ говорят французы и говорят, несомненно, правду. Посмотрите, например, как изящество натуры Тургенева так и бьёт в глаза во всех его произведениях, даже помимо их содержания. То же изящество, но с оттенком чрезвычайной корректности и дисциплинированности натуры проглядывает в Гончарове». (С. 596)

Витмер не всегда соглашается с мнением Кони: «Я лично не могу признать правильным взгляд его на Писемского, что якобы его роман „Тысяча душ“ по праву должен стоять на первом месте после „Мёртвых душ“. Несмотря на всё моё уважение к таланту и особенно уму Писемского, полагаю, что „Тысяча душ“ и „Мёртвые души“ — вещи не только несовместимые, но и несопоставляемые...

Не могу также согласиться с даровитейшим автором „На жизненном пути“, что произведения Гончарова, как и Л. Н. Толстого, лишены чувства юмора. Тот, кто читал „Слуг“ Гончарова, даже „Обыкновенную историю“, или характеристику личного состава фрегата „Паллада“ и даже самого “Обломова,,, не может не признать юмора самого тонкого, не вымученного, не назойливого, не балаганного, в изящном и корректном авторе указанных произведений» (С. 607).

Витмер высоко ценил пьесы Островского, в «Калейдоскопе минувшего» называл его «громадным талантом» и «даровитейшим из наших драматургов». Эта оценка была предопределена страстью самого Витмера к театру, особенно драматическому. Любовь зародилась ещё в детские годы, когда, впервые приехав в Петербург, он увидел игру великого Каратыгина.

«Моя мать, старинного дворянского рода Барановых, женщина, несомненно, умная, но совсем не образованная, приехав в Петербург для того, чтобы разместить своих двух сыновей по учебным заведения, послала меня с крепостным человеком Степаном (сама была в трауре) в Александрийский театр, где шла тогда с огромным успехом трагедия „30 лет, или жизнь игрока“, в которой потрясал петербургских театралов знаменитый трагик Василий Андреевич Каратыгин» (С. 492).

Витмер был своим человеком в артистической среде, дружил с актерами, посещал их компании, с любовью рассказал о них в «Калейдоскопе минувшего». Он писал о людях, многие из которых теперь почти забыты. О брате трагика В. А. Каратыгина, остроумнейшем П. А. Каратыгине, не только об известной драматической актрисе Вере Мичуриной-Самойловой, но и о её сестре, «несравненной водевильной актрисе» Надежде Самойловой, о талантливых импровизациях И. Ф. Горбунова, героем которых был придуманный им генерал Дитятин. Живо воспроизводит Витмер

24

замечательно смешные истории М. И. Писарева об А. Н. Островском и А. Ф. Писемском.

В Петербурге продолжалось общение, начатое в Берлине, с известным постановщиком русской оперы Г. П. Кондратьевым. «Мы познакомили наших жен, и я стал постоянным посетителем Кондратьевских четвергов. Это были положительно самые интересные журфиксы, какие встречались мне в жизни... Карт не было и в заводе. Велись оживлённые беседы, певцы и певицы пели, иногда читали литераторы, рассказывали актёры, и вечер заканчивался обильным вкусным ужином при всеобщем оживлении» (С. 504).

Именно на этих журфиксах Витмер сблизился с композитором А. Н. Серовым и художником H. Н. Ге. В людях, которые ему нравились, он восхищался не только их талантом, но и чисто человеческими качествами. Чтобы показать терпимость Ге и его интерес к чужому мнению, он рассказывает, как художник пригласил его посмотреть картину «Иисус в саду Гефсиманском» ещё до открытия выставки. Витмер рассматривал её довольно долго в полном одиночестве, как вдруг услышал голос художника: «Недостатки, конечно, находите, ну говорите, какие? — прямо, откровенно говорите.» После некоторого сопротивления Витмер решился:

«Так как вы сами меня вызвали, я скажу вам моё твёрдое о Спасителе мнение, от которого не отступлю.

—    Ну, ну, говорите, — перебил Николай Николаевич с прежним оживлением и настойчивостью.

—    Зачем вы мужика-то такого здорового сделали? Ведь это атлет настоящий.

—     Сын народа! — чуть не закричал убеждённым тоном Ге.

—    Да разве сын народа непременно должен быть мужиком здоровенным, — разгорячился и я, входя в свою роль под впечатлением того, что передумал, стоя над картиной. Ведь это прежде всего человек идеи. Да разве народ — все здоровяки. А Христа ради юродивые, разве они не дети народа? А посмотрите на них — в чём душа держится. А разные угодники Божии, а схимники, иноки?

И я с горячностью, свойственной молодости и живому темпераменту, продолжал доказывать первоклассному художнику-реалисту неправильность трактования им интереснейшего сюжета.

Он смотрел на меня с большим удивлением, пробовал слабо делать возражения, но, в конце концов, задумался и после длинной паузы сказал:

—    Вот видите, как я был прав, требуя мнение образованной интеллигентной публики: если бы мы с вами поговорили об этом ранее, я написал бы Спасителя иначе!» (С. 508—509).

В конце 1873 года Витмер перенёс тяжёлое воспаление лёгких и, делая гимнастические упражнения, чтобы привести себя в форму, растянул су

25

хожилие правого колена. В Медико-хирургической Академии ему неудачно наложили повязку, после чего колено вообще перестало сгибаться. Два года пришлось ходить на костылях. Перспектива в тридцать четыре года остаться инвалидом ужаснула Витмера. Он поехал на консультацию к известному хирургу Н. И. Пирогову в его поместье Вишня, близ Винницы. Диагноз был неутешителен. На полную поправку колена рассчитывать уже не приходилось, и требовалось немедленное лечение легких. Пирогов советовал провести зиму в Ялте.

Получив в Академии отпуск, Витмер летом 1876 года уехал за границу. В Берлине он был у знаменитого тогда Лагенбека, у ортопеда Гессинга, в Висбадене у хирурга Гофмана, наконец прошёл курс массажа у Мецгера в Амстердаме. Все это помогло, костыли оказались не нужны. Но общее самочувствие продолжало оставаться плохим. Он почти не мог читать лекции. «Проговорил с кафедры 10 минут, как почувствовал, что задыхаюсь. Усилием воли я надеялся победить недомогание, но ещё 10 минут и принужден был покинуть кафедру, поддерживаемый офицерами» (С. 425).

От Академии пришлось отказаться. Витмер был прикомандирован к Главному штабу. Незадолго до Русско-турецкой войны он был назначен начальником штаба Второго корпуса, но из-за конфликта с его непосредственным начальником генералом А. П. Самсоновыми из-за обострения болезни, он испросил отпуск и уехал долечиваться на Кавказ.

Успехи русских войск на Балканах привели к тому, что Англия угрожала вступить в войну. Для защиты Петербурга от возможного нападения с моря следовало усилить оборону Кронштадта и Свеаборга. Витмер получил пост начальника штаба береговой и морской обороны Финляндии и Свеаборга. О своей жизни в это время он рассказал в очерке «Свеаборг». О ее напряженности свидетельствовал уже распорядок дня. Утро начиналось с поездки по свеаборгским шхерам для составления карт. Потом заседание комиссии, в которую входили начальник штаба округа, начальник артиллерии, начальник инженеров крепости, начальник штаба морской обороны и сам Витмер. Заседание длилось 5 часов, после чего следовал объезд укреплений, длиной более 20 вёрст.

К удивлению Витмера состояние обороны было плохим, и это несмотря на то, что ею занимался прославившийся в Крымскую войну укреплением Севастополя известный инженер Э. И. Тотлебен. В Свеаборге Тот- лебен обратил внимание на дальнюю оборону и обстрел противника из орудий большого калибра. Но против возможной высадки десанта, а ей были доступны почти вся берега, не было предпринято ничего. Не было рвов, блиндажей, при укреплениях не было ни одного порохового склада, а весь порох хранился в неказематированном здании.

26

Витмер подал своему начальнику адмиралу Г. И. Бутакову очень резкую докладную записку. Прочтя ее, Бутаков посоветовал не давать ей ходу. «Записка представляет собой такую беспощадную критику постановки нашего военного дела в Финляндии, что, несомненно, возбудит против вас многих, и вы наживёте многих и сильных врагов, не исключая даже Военного министра, потому что вы критикуете, например, формирование крепостных дивизий, особенно в береговых крепостях, в которых неприятель может появиться через несколько дней после объявления войны. Не говорю уже об инженерах и о графе Тотлебене. Он будет положительно взбешён, а он человек сильный. Вас и то уже из-за неприятностей с Самсоновым, обошли при производстве в генералы. Смотрите, опять обойдут. Мой совет — записки не подавайте ни в коем случае, подержите у себя до более благоприятного времени» (С. 363—364).

Витмер последовал совету и тем активнее принялся за дело. Всегда не любивший канцелярщины, он предпочитал приезжать сам или вызывать подчиненных для обсуждения и немедленного решения проблемы. Большинство офицеров охотно шло навстречу. С начальником артиллерии генералом Колкуновым «всё решалось на словах без малейшей проволочки времени». Напротив, с начальником инженеров полковником Бенаром началась настоящая война. Витмер убедился в том, что подрядчик, на которого ссылался Бенар, был подставным лицом. Действительным же подрядчиком был сам полковник. Когда Витмер в присутствии комиссии и адмирала Бутакова потребовал, чтобы строительство укреплений было завершено в двухнедельный срок, Бенар ответил, что у него не хватает рабочих и попросил солдат, Витмер резко спросил: «А сколько получает подрядчик по расценке за каждого рабочего?»

Тот, несколько конфузясь, ответил: «4,5 марки».¹

Это особенно возмутило Витмера. Ведь из-за плохо подготовленной обороны, крепость предстояло защищать грудью солдат. И солдаты должны были готовиться к этому, а не работать на подрядчика.

«Потрудитесь, полковник, заявить подрядчику, — обратился я к Бе- нару, что если он не надеется кончить все работы через две недели и не даст в том подписку, то я сегодня же дам телеграмму управляющему моим Царскосельским имением, чтобы он немедленно набрал в Петербурге две тысячи рабочих, не стесняясь ценой, и эти две тысячи через три дня будут уже здесь. Разумеется, ценой стесняться мы не будем, и залоги подрядчика дадут нам возможность не стесняться в этом отношении, а Петербург легко может дать не две, а двадцать тысяч рабочих, почему я беру на

¹ На территории Великого Княжества Финляндского имели хождение финс кие марки.

27

себя ответственность в том, что через три дня две тысячи рабочих будут на укреплениях.

Решительный, горячий тон подействовал: все согласились со мною, а на следующий день рабочих уже оказалось достаточное количество, и все работы по укреплениям в две недели были окончены»

(С. 321—322).

Витмер с восхищением и любовью отзывается о Бутакове. Его поражало, как тот, никогда не повышая голоса, одним словом мог дать почувствовать виновному его проступок. Однажды лейтенант Терентьев забыл доставить ранним утром катер для осмотра местности и составления карты. Бутаков, очень недовольный, ограничился лишь замечанием: «Нехорошо». Терентьев позже признавался Витмеру, что с радостью отсидел бы месяц под арестом вместо этого спокойного «нехорошо».

Бутаков прекрасно управлял адмиральским катером и устраивал гонки на катерах для своих офицеров. «Григорий Иванович, как теперь вижу, стоит спокойный, наблюдающий, звонким голосом, иногда даже в рупор, отдающий приказания. И лица у молодёжи не только не угнетённые, но светлые, радостные, да и на простых, загорелых лицах матросов нельзя было не прочесть особенного любовного отношения к своему, на вид несколько суровому, очень редко улыбавшемуся адмиралу. Было очевидно, что за ним они пойдут в огонь и в воду» (С. 333).

Критическое отношение Витмера к состоянию оборонительной системы Свеаборга и его докладные не прошли даром. К нему резко отрицательно стал относиться военный министр Д. А. Милютин. Тем более был поражён Витмер, когда узнал, что Бутаков смело заступился за него и охарактеризовал его службу «как отлично - ревностную », отметив его обширные военные познания, и несомненную пользу, которую он принёс в организации обороны Свеаборга.

«Действительно, надо обладать необычайно честностью, благородством и силою духа, чтобы при наших, особенно, порядках, вслед за руганью сильного человека, своего непосредственного начальника, от каприза которого зависела вся его дальнейшая карьера, отозваться о ненавистном маленьком человеке так, как это сделал Григорий Иванович». (С.347)

По представлению Бутакова о награждении Витмера переводом в следующий чин, 30 августа 1878 года он был произведён в генерал-майоры. Тогда же генерал-губернатор Финляндии граф Ф. Л. Гейден предложил ему пост начальника штаба Финляндского округа. Однако резко ухудшившееся состояние здоровья заставило Витмера отказаться. «Сознаюсь, предложение представляло много привлекательности. Но раз решившись покончить со службой, я устоял от соблазна и ответил, что решил оконча-

28

тельно выйти в отставку. Расчёт был простой: стремиться к получению многих звёзд и умереть, или совсем без звёзд, жить в полной безвестности, но всё-таки жить». (С. 357)

Витмер уехал в Крым и поселился в Ялте, которую считал «самой ценной по красоте, климату и удобству местоположения жемчужиной России». В своей пьесе «По разным дорогам» он описывает Ялту весной: цветут глицинии, розы, магнолии, блистает в лучах яркого солнца море. Герой пьесы сравнивает Ялту с Ниццей, отдавая предпочтение Ялте.

Не в характере Витмера было оставаться без дела. Он целиком отдается предпринимательству, опираясь на небольшой первоначальный капитал: «За матерью его состояло в Новгородской губернии в Тихвинском уезде 2700 десятин земли».¹ Вероятно, это было то самое поместье Гора, которое перешло к Наталье Егоровне от старшего брата, а от неё к самому Витмеру.

Начало приобретению недвижимости было положено в 1870 году покупкой лесной дачи «Еглези» в Царскосельском уезде, насчитывавшей 1465 десятин, и двух небольших каменных домов в Ялте на Почтовой улице (совр. ул. Свердлова). В Павловске ему принадлежали дом № 6 по Садовой улице и дача близ Константиновского дворца, которую Витмер позже продал.²

К Павловску у Витмера было особое отношение. Он очень любил это место и не упускал случая там побывать. «Подъезжая к Александровской станции, принял быстрое решение: отдал вещи кондуктору, прося сохранить до завтрашнего дня, а сам сел на извозчика и поехал в любимый мною Павловск. Дорожная венгерка была не совсем свежа, но побывать в Павловске захотелось неудержимо» (С. 443).

В Ялте Витмер скупал участки и ставил на них доходные дома.³ В 1880-е годы архитекторы Густав Шрайбер и П. К. Теребенев строили для него на Виноградной, Набережной и Екатерининской улицах. Позже к ним присоединились дома на Морской, Почтовой и улице Гоголя. В верхних этажах располагались меблированные комнаты, нижние сдавались в аренду под магазины. На улице Г оголя, например, был цветочный магазин Гуреева, на Виноградной — магазин купца Бегирова, где продавалось вино, хрусталь и многое другое.

¹       Государственный архив автономной республики Крым (ГААРК). Ф. 49. On. 1. Ед. хр. 6903.

² Януш Б. В. Неизвестный Павловск. СПб., 1997. С. 145.

³       Данные о домах и участках Витмера в Ялте хранятся в ГААРК. «Прошения граждан Ялты о разрешении на строительство». (Ф. 522. On. 1). За указание № фонда и сведения о домах, принадлежавших Витмеру в Ялте, благодарю Л. М. Иванову, научного сотрудника Ялтинского исторического музея.

29

На рубеже XIX—XX веков Витмер приобрел участки земли на берегу моря, которые превратил в курортную зону. На Николаевской улице ему принадлежала гостиница «Ореанда», ресторан, купальни, ванны, почта, типография и дом, в котором он жил (№ 5). На стыке Набережной и Пушкинского бульвара у Ливадийского моста располагались небольшие особняки Витмера и других владельцев. Позже их купил H. Н. Волков, и построил на их месте гостиницу «Джалита». В 1912 году Витмер владел этой гостиницей, но затем продал ее А. А. Российскому.

Кроме земли на побережье, Витмер владел собственностью на Ворон- цовской, Балаклавской улицах и в Балаклавском тупике, где были лесные участки.

Вторым городом, где сосредоточилась предпринимательская деятельность Витмера, была Балаклава. Здесь ему принадлежало поместье „Благодать“ с виноградниками, табачной плантацией, винодельческим хозяйством и лесными угодьями. «Я занимался крупным виноградарством и виноделием, пока не подарил г. Балаклава своего имения «Благодать» в 275 дес. с обширным подвалом на сводах, выстроенным мною без архитектора и с 24-мя десятинами виноградника и фруктовым садом».¹

На одной из табачных плантаций, а их было несколько, Витмеру удалось вырастить сорт «дюбек», что для Крыма считалось невозможным. Он обратил внимание на то, что дюбек сажали в близком соседстве с простыми сортами табака, и от опыления ими он год от года становился все хуже.

«Взяв в расчёт вышеизложенное, я выбрал обширную площадь в 9— 10 десятин на южном берегу близ селения Кекенеиз, уединённую от каких бы то ни было табачных плантаций (из которых ближайшая была в двух верстах расстояния) и засадил её семенами турецкого дюбека.

Семена с этой уединённой от других плантации оказались на другой год семенами превосходными, не отличающимися от семян заграничных, потому что опыление происходило от растений, выросших из тех же дюбе- ков. Результатом усилий и опытов в этом направлении было то, что на выставке мне, с компаньоном моим, была присуждена золотая медаль за табаководство, и образцы моего табака появились в сельскохозяйственном музее в Соляном Городке» (С. 572).

Поражает многообразие видов деятельности Витмера. В Севастополе он основал первый в России устричный завод, в Подгорно-Петровской волости Симферопольского уезда завод буковой клёпки для сибирского маслоделия и виноградных бочонков, производивший также липовую стружку для укладки крымских фруктов. Более пятнадцати лет он был бессменным председателем правления Савинского юфтевого завода.

¹ Витмер А. Н. Трамвай и кичливость // Ялтинская жизнь. 1916. 8 октября.

30

Очень гордился Витмер тем, что ряд необходимых ему построек, таких как почтово-телеграфная контора в Ялте и обширный подвал в имении Благодать в Балаклаве, возводились по его собственным проектам. «Был крупным строителем сначала небольших, потом серьёзных, даже сводчатых построек без помощи архитектора» (С. 404).

Столь же успешно Витмер занимался лесным хозяйством и рассказал об этом в воспоминаниях «Дядюшка Пётр Егорыч». Замечательно толкового и расторопного старосту Ивана Абакумова злые языки обвинили в том, что он, пользуясь бесхозяйственностью Петра Егоровича, разбогател на продаже леса. Витмер решительно отвергает эти обвинения. «Приняв имение, я убедился, однако, в том, что это было сущей клеветой: имение оказалось в полном порядке, а большие, прекрасные лесные дачи совершенно нетронутыми, хотя молва шла, что Иван Абакумов дачи вырубил вконец» (С. 72).

В семье сохранилось предание о первых шагах хозяйственной деятельности Витмера. В молодости, проиграв крупную сумму денег, для выплаты долга он поручил продажу леса маклеру. Тот ответил, что не может выручить такую большую сумму денег. Витмер надел тулуп, взял топор и ушёл в лес. Он разделил его на участки и продал за сумму, значительно превышавшую долг.

Характер Витмера, человека решительного и самостоятельного, проявился здесь в полной мере. Возвести постройку по собственному проекту, основать новое производство, экспериментировать с сортами табака, даже самому заняться продажей леса — все это было вполне в его духе.

Ещё в Петербурге Витмер занимался общественной деятельностью, был гласным и почётным мировым судьей Царскосельского уезда. В Ялте он мог позволить себе уделять гораздо больше времени земской работе.

В 1888—1890,1891—1893,1912—1914 годы его избирали гласным Ялтинской Думы. Из постановлений Ялтинского уездного земского собрания видно, чем он занимался. 16 ноября 1893 года земское собрание обсуждало вопрос о распространении среди учащихся земских школ сведений по садоводству, огородничеству, виноградарству. Был заслушан доклад о наделении школ участками земли и направлении учителей на летние курсы при сельскохозяйственных школах. «При чтении доклада гласный Витмер А. Н. предложил для учеников Балаклавской школы часть своего виноградника и фруктового сада. Предложение собранием было принято».¹

¹ Постановление сессии Ялтинского земского собрания XXVIII очередного созыва 1893. Ялта, 1894.

31

Земские собрания решали вопросы о средствах на школы, больницы, проведение дорог, организацию дешёвых столовых для малоимущего населения. Земскому обложению подлежали все землевладельцы и владельцы доходных домов. Сами доходные дома распределялись на 3 разряда, за дома I разряда, то есть расположенные на Набережной и близ моря, платили 20 рублей с комнаты, II разряда — 10 рублей и III — 5 рублей. Естественно, что доходные дома Витмера, особенно в непосредственной близости от моря, давали земству значительные средства.

В 1913 году Витмера выбрали представителем земства в комиссию по пересмотру торгового договора с Германией. 85 % экспорта в Крыму составляли продукты сельского хозяйства, вино, фрукты и табак. Представители должны были высказать земские пожелания в связи с заключением нового договора. В том же году его ввели в четыре земские комиссии: дорожно-техническую, сельскохозяйственную, в комиссию по организации медицинской помощи и в ревизионную комиссию по кассе мелкого кредита. Тогда же его избрали почётным мировым судьёй.

Ялтинское земство Витмер представлял и на совещании о нормах и условиях обложения акцизом табачных изделий. Им был разработан акцизный устав, который, по его словам, в значительной степени совпал с подобным уставом, принятым в Японии.

В 1880-е годы Витмер редко ездил в Петербург, хотя очень любил театры, музеи и старых друзей. « Поселившись в Ялте, когда лёгкие мои внушали самые серьёзные опасения, я не мог, однако, обойтись без Петербурга, без тех приятельских отношений, которые установились в юности за двадцать с лишним лет. Как ни хорошо было в Ялте, а всё тянуло к туманному Петербургу. Но первые поездки не проходили безнаказанно: после радостного оживления и подъёма, которые с приезда мной овладевали, благодаря привычной жизни и приятельским отношениям, наступало недомогание, t° поднималась, кашель возобновлялся. Приходилось снова думать о Ялте и спешить туда — к теплу, к солнышку» (С. 360).

В эти годы укрепились самые дружеские отношения Витмера с известным химиком А. М. Бутлеровым. Они познакомились в 1876 году в Кисловодске, где Витмер лечился. Разрабатывая больное колено, он каждый день совершал длительные верховые прогулки и открыл живописный водопад на речке Аликановка. Как-то Бутлеров зашёл к нему с просьбой объяснить дорогу туда, и Витмер вызвался сопровождать его. Во время поездки говорили о спиритизме, которым Бутлеров тогда очень увлекался. Позднее они встречались и в Ялте, и в Петербурге. Бутлеров «остановился в Ялте, провёл со мною несколько дней и совершенно очаровал моих домашних. Не могу забыть до сих пор его разговоров с моей 14-летнею дочерью, его объяснений по поводу каждого цветка, растения, травки,

32

объяснений, дышавших такой простотой и поэзией, которые ярко обрисовывали наблюдателя, влюблённого в природу. Во время поездок в Петербург я старался быть возможно часто его гостем и сдерживал себя, чтобы не отнимать времени у занятого человека и не надоесть ему своими посещениями». (С. 549 ) Кроме болезни, Витмера от Петербурга отдалили осложнившиеся отношения с женой. Ещё до его отъезда в Крым Софья Павловна поселилась отдельно от мужа. Старшие дети жили с ней, младшая Соня с отцом.

Сын Борис поступил на физико-математический факультет Петербургского университета и окончил его в 1891 году. Лето и осень 1892 года он провёл у отца в Крыму. В 1893 году он определился на работу в департамент земледелия и в том же году женился на Ольге Константиновне Григорьевой. Александр Николаевич очень хорошо относился к невестке, и когда в семье сына появились и стали подрастать дети, невестка с детьми нередко гостила в Ялте и жила в доме, который находился в саду гостиницы «Ореанда».

В 1894 году в Петербурге произошло несчастье. Младший сын Витмера, Павел, только что кончивший Медико-хирургическую академию, проверяя на себе вакцину, сделал инъекцию, от которой умер. Софья Павловна не вынесла страшного потрясения и покончила с собой, приняв цианистый калий. В своих воспоминаниях Витмер ни разу не упомянул о самоубийстве жены. Лишь однажды, в письме к А. И. Сумбатову-Южину, при обсуждении одного из героев пьесы, косвенно проявилось его отношение к тому, что случилось: «Самоубийство является не симпатичным, не примиряет и заставляет думать, что как жена, так и князь будут несчастны, ибо основать своё счастье на очевидном самоубийстве превосходного человека порядочные люди не могут».^{* 1}

В 1890-е годы улучшившееся здоровье Витмера позволяло ему чаще приезжать в Петербург. Он проводит здесь сначала по несколько месяцев, а затем до полугрда, снимая постоянную квартиру. В эти годы он много и активно пишет, прежде всего пьесы: «Акростих», «Ната» и «По разным дорогам».² Две первые были напечатаны под псевдонимом Аэн- ве, составленным из начальных букв имени, отчества и фамилии Витмера.

Пьеса «Акростих» имела большой успех на сцене Александрийского театра. Вероятно, поэтому её выбрали для представления на Нижегородской ярмарке, во время которой на спектакле присутствовал Николай II.

¹ Письмо Витмера к А. И. Сумбатову-Южину от 26 апреля 1896 г. — Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 878. Оп. 1. Ед. хр. 817.

¹ Аэнве. Акростих. Пьеса в 1 д. М., 1898. Аэнве. Ната. Драматич. этюд

в 1 д. М., 1898. Витмер А. По разным дорогам. М., 1906.

33

В 1896 году «Акростих» и «По разным дорогам» шли в Москве. Главные роли исполнял А. И. Сумбатов-Южин. Витмер переписывался с ним и даже предлагал своё присутствие на репетиции в качестве автора: «Я решил приехать в Москву в день спектакля 28-го (на скором поезде в 10 часов). Но если у вас будет репетиция 28-го и если Вы непременно назначите, чтобы я был хотя на одной репетиции, то к 12 1/2 или к 1 часу я могу явиться».¹

В 1914 году газета «Новое время» посвятила 50-летию литературной деятельности Витмера статью, отметив, что «особого внимания заслуживают его мемуары, печатаемые под названием «Что видел, слышал, кого знал»,² опубликованные в журналах «Русская старина», «Исторический вестник», «Военно-исторический сборник», «Морской сборник», «Военный сборник».

На страницах мемуаров Витмера предстают люди самых различных характеров, профессий, социальных слоев.

Он находит замечательные слова для русских врачей, таких как П. И. Боков, которого Витмер называет «Святым человеком». В любое время дня и ночи этот доктор был готов прийти на помощь своим больным. Витмер рассказывает о тяжело заболевшем маленьком мальчике, сыне его сослуживца по Академии, профессора Максимовского. Доверяя Бокову больше других врачей, Витмер поспешил к нему домой, но не застал и оставил записку. Доктор вернулся после вечерних визитов очень поздно, нашел записку и немедля поехал к Максимовским. Он не разрешил будить спящего ребёнка, провел рядом с ним несколько часов наблюдая больного. Последующее лечение привело к полному выздоровлению. «Ребенок оправился, прямо-таки спасенный Петром Ивановичем».

Витмер пишет о замечательном бескорыстии Бокова. «К нему шёл всякий — богатый и бедный, и всякому без малейшего различия он оказывал ту помощь, которую давала ему обширная эрудиция и долголетняя практика» (С. 460). Он прощает Бокову даже убеждения либерала-шестиде- сятника, а, по мнению Витмера, именно они стали причиной многих тяжёлых испытаний России во второй половине XIX — начале XX века. «Нельзя не преклониться перед ним за то, что всю жизнь свою он посвятил служению страждущему человечеству, за то, что сохранил душу свою, полную любви, чистоты и хрустальной прозрачности, несмотря на неизбежные для всякого, особенно для делающего добро, разочарования»

(С. 463).

¹ Письмо Витмера к А. И. Сумбатову-Южину от 24 апреля 1896 года — РГАЛИ. Ф. 878. On. 1. Ед. хр. 817.

²  Новое время. 1914. 25 июня

34

Витмер нередко высказывал суждения, противоречившие общепринятым. Он поддержал мнение известного хирурга Н. И. Пирогова о необходимости сохранения телесных наказаний в школе. Пирогов занимал должность попечителя учебного округа, и подвергался жесточайшему общественному осуждению, особенно после направленной против него статьи Н. А. Добролюбова «Всероссийские иллюзии, уничтоженные розгами».

Витмер шёл ещё дальше, считая необходимым применять эту меру и по отношению к взрослым хулиганам. Он рассказывает следующую историю. Два насильника, чтобы сломить сопротивление девушки, избивали и обливали ее на морозе водой из ручья. Прибежавшие на крики люди девушку спасли, поэтому виновных приговорили лишь к наказанию розгами. Истязатели обратились к начальству с просьбой заменить розги арестом «в виду того, что наказание розгами они считают для себя унизительным». И начальство, с возмущением пишет Витмер, снизошло на просьбу негодяев. «Да и как было не снизойти: насиловать девушку, истязать её и мучить — какое же в этом проявление унижения человеческого достоинства! Другое дело — применение физической боли негодяю, не имеющему никаких самых примитивных нравственных устоев» (С. 532).

Витмер считал, что телесные наказания так же, как и смертная казнь, в некоторых случаях необходимы.

Но в той же статье Витмер осуждал и самого Н. И. Пирогова за антисанитарию при уходе за больными, которая царила в имении знаменитого хирурга Вишня, и за алчность при взимании гонораров. Правда, в последнем была виновата скорее его жена. С болью Витмер пишет: «Грустно, нет, не грустно, а невыносимо тяжело было видеть, как этот великий человек кончал своё славное некогда поприще без учеников, без интеллигентных помощников. Он, к которому должны были бы съезжаться молодые хирурги всего мира, чтобы слушать его речь, пользоваться указаниями, удивляться его необычайным знаниям и таланту — удивляться, учиться на пользу человечеству и прославлять!» (С. 538).

Реакция на эту статью Витмера была самая отрицательная. Одни осуждали его как сторонника телесных наказаний, другие за оскорбление памяти великого хирурга.

С особенной теплотой и любовью написаны «Воспоминания о покойном цесаревиче Николае Александровиче». Цесаревич был шефом Гродненского гусарского полка, и Витмер неоднократно встречался и беседовал с ним. «От всей его личности веяло каким-то особенным обаянием, именно обаянием — другого слова приискать не могу. Конечно, это обусловливалось отчасти его чрезвычайной приветливостью, в нём было что- то неуловимо-притягательное, что-то порабощающее вас, что-то захваты

35

вающее и я ещё глубже почувствовал, что не только готов пожертвовать всем для этого человека, но с радостью, именно с радостью, отдал бы ему свою жизнь». (С. 443)

Последний раз он видел наследника в Павловске на музыкальном концерте. Витмер заехал туда по пути из Варшавы в Петербург, и был в дорожной венгерке. Из-за этого, заметив цесаревича, он пытался избежать встречи с ним, но приветливая улыбка и приглашающий жест сделали своё дело. Очень смущённый Витмер подошёл. Цесаревич поздравил его с удачной защитой адъюнкт-профессорской диссертации и поступлением в Академию. «Этот вечер был кануном его отъезда за границу к невесте,¹ отъезда, обещавшего только радости, из которого он вернулся в гробу» (С. 444).

После публикации воспоминаний Витмер получил глубоко прочувствованное письмо. «Одновременно я был награждён очень тёплым письмом княгини Веры В-й (не смею без разрешения назвать её имя), знавшей лично Его Высочество». Княгиня пишет: «Ваша статья о покойном Цесаревиче Николае Александровиче возбудила во мне массу дорогих, самых жгучих воспоминаний о том, кто вечно жив в моём сердце».²

В мемуарах Витмера много людей не только его круга, с самым тёплым чувством он вспоминает крепостных в поместьях Гора и Климово, восхищается умом и честностью Ивана Абакумова. «Покойный дед сделал его старостой, когда ему было всего 22 года, — до такой степени очевидно было его умственное превосходство над всеми... Он обладал необычайным трудолюбием и изобретательным умом. Самоучкой он сделался прекрасным кузнецом, слесарем и даже механиком». (С. 70—72) У Абакумова были небольшие средства, результат его трезвости и трудолюбия. По воскресеньям и праздникам вместе с сыновьями он работал в кузнице, обеспечивая потребности всей округи. Жена Абакумова была подругой детства и приятельницей матери Витмера. Приезжая в имение, Витмер спешил навестить почтенного старика и его «старушку Оленьку, не знавшую куда посадить и чем угостить» молодого барина (С. 73).

На охоту Витмер обычно ходил со своим крепостным Тимофеем. Характеристика, данная ему Витмером, не лишена поэтичности. «Приятель мой, из моих крепостных, Тимофей, был таким любителем природы и леса,

¹       Невеста Николая Александровича, датская принцесса Дагмара, стала впоследствии женой императора Александра III.

²       Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ). Ф. 193. On. 1. Ед. хр. 3. Письмо А. Н. Витмера Б. Б. Глинскому от 7 ноября 1913 г. Таинственным корреспондентом была вдова камер-юнкера княгиня Вера Волконская.

36

что по праздникам, как человек не пьющий, скучал дома, и летом, до Петрова дня, когда охота была запрещена, ходил без ружья в лес из одной потребности побыть в лесу, насладиться лесной стихией».¹

Витмера очень интересовали таинственные и необычные явления. Он искал им рациональное объяснение, расспрашивал Бутлерова, почему тот увлекается спиритизмом, просил позволить ему присутствовать на спиритическом сеансе.

Вспоминая своё знакомство с известным гипнотизёром Фельдманом, он описывает гипнотическое воздействие, которому подвергся сам. Фельдман взяв его за руку, миновал несколько комнат, дошёл до клубной библиотеки, взял нужную книгу, нашёл в ней страницу, строчку и слово, которое загадали участники сеанса. Витмер был потрясён и пытался выяснить механизм этого психического воздействия. Через несколько лет он встретил Фельдмана в Ялте и пригласил его пообедать. И здесь, к большому огорчению Витмера, Фельдман признался, что во время сеанса Витмер бессознательно, мельчайшими движениями сам подсказывал, что было загадано.

Пожалуй, единственное, чему Витмер так и не нашёл объяснения, это рождественское гадание в 1862 году: «Я остался в Петербурге, и в последний день вольтижёрных занятий, в канун сочельника, 23 декабря, вольтижируя, сделал какую-то сумасшедшую штуку, упал и сильно расшибся. Меня отвезли на квартиру, послали за доктором, он приехал и велел поставить тридцать штук пиявок. Весь вечер ставили эти пиявки, и я был, разумеется, весь в крови.

В те блаженные времена в Тихвине не только не было телеграфа, но и почта-то ходила два раза в неделю. И вдруг, на третий день праздника получаю от матушки крайне тревожное письмо. „На Рождество я не поехала в город, — писала она: — а осталась в усадьбе, и вот накануне сочельника Анета (дочь наших соседей в версте расстояния) вздумала, между прочими гаданиями, смотреть в зеркало. Для этого надо остаться в комнате одной. Не прошло, однако, и десяти минут, как она с криком выбегает из комнаты и говорит, что видела тебя в зеркале лежащим на кровати, всего в крови, и над тобою стоит какая-то дама, вся в чёрном, стоит наклонясь к тебе. Анета испугалась, вскочила и лица женщины не рассмотрела. “

И как раз в это время, и даже весь вечер, пробыла у меня, ухаживая за больным, одна из моих добрых знакомых, которой дали знать о приключившейся со мною невзгоде. И одета она была вся в чёрном» (С. 700).

В 1900—1910-е годы Витмер дружил с М. Г. Кучеровым, который принадлежал к числу людей, особенно им любимых. Профессор химии Лесной Академии, «человек необычайной доброты, отзывчивости и искрен

¹ Витмер А. Н. Страсти или маниловщина // Новое время. 1916. 7 декабря.

37

ности», он был одарён в разных областях. Прослушав оперу один раз, он мог повторить ее почти всю с начала до конца. Начав заниматься живописью в пятьдесят с лишним лет, он и в этой области достиг больших успехов.

Их общий знакомый Гарин много раз предлагал познакомить Витмера с Кучеровым. Но Витмер отказывался. Однажды Гарин показал Витмеру портреты, свой и жены, написанные Кучеровым. «Я очень люблю картины и едва ли не больше всего хорошие портреты. Ехал, предполагая, разумеется, увидеть что-нибудь вполне дилетантское, удовлетворяющее Гарина лишь вследствие его необычайного добродушия. Но, увидев, просто рот разинул. Это были портреты положительно большого мастера, смело набросанные и, главное, схватившие души оригиналов» (С. 580).

На следующий день Витмер отправился знакомиться с Кучеровым и полюбил не только картины, но и их автора. Первый визит и разговоры о живописи длились почти четыре часа, после чего Кучеров пошёл провожать Витмера. С этой встречи началась их дружба. Они любили вместе ходить на выставки и, хотя мнения их нередко различались, тем итереснее был обсуждать увиденное.

Витмер растроганно вспоминает посещение художника Харитонова вместе с Кучеровым и Гариным. «Это утро в мастерской художника никогда не изгладится в моей памяти. Все мы, три старика и молодой художник, были как-то особенно радостно и светло настроены. Шутки, остроты, анекдоты, юмористические рассказы так и сыпались. И если бы кто-нибудь слушал нас за перегородкой, или с закрытыми глазами, то, конечно, не подумал бы, что дурачатся три старика, из которых самым старым и едва ли не самым оживлённым был я» (С. 589).

Тогда же Кучеров обрадовал Витмера предложением написать его портрет. Уже первый эскиз привёл Витмера в восторг, но Кучеров был недоволен работой, и несмотря на все просьбы отдать эскиз уничтожил его. Витмер снова позировал, и они договорились о следующем сеансе, но ему не суждено было состояться. Через несколько дней после тяжёлого сердечного приступа Кучеров умер.

В очерке «М. Г. Кучеров» Витмер рассказывает, как получил это тяжелое известие: «Возвращаюсь домой к обеду, и после обеда слышу от жены,¹ весь обед грустно настроенной, что Михаилу Григорьевичу очень нехорошо и что она не сказала этого до обеда, чтобы не очень меня расстроить.

—     То есть, как нехорошо? — спрашиваю я.

—     Да так, что сильный припадок, и что даже нет никакой надежды.

¹ Вера Карловна Мейер, вторая жена Витмера (с 1896 года).

38

Я схватил пальто, чтобы ехать, и вдруг слышу, чтобы я не торопился, что всё кончено, что Михаил Григорьевич скончался, что об этом в моё отсутствие семья сообщила по телефону» (С. 593).

Витмер очень переживал его смерть, для него это была потеря, сопоставимая со смертью столь любимого им Граббе.

Дружеские связи и деловые контакты Витмера отразились в его обширной переписке с редакторами журнала «Исторический вестник» (сначала с С. Н. Шубинским, а после его смерти с 1913 года с Б. Б. Глинским), с редактором «Биржевых ведомостей» М. М. Гаккебушем, с редакторами газет «Русские ведомости» и «Речь», с актёром А. И. Сумбатовым- Южиным, с режиссёром Александрийского театра Е. П. Карповым, автором мемуаров «Научные и литературные встречи» М. К. Соколовским.¹ В письмах он предлагал свои статьи в печать, например, «Орлы, кроты и коршуны железнодорожного строительства» или «Курьезы телеграфного тарифа», отвечал отказом на предложение сделать обзор балканских событий, обсуждал чужие публикации.

В письме к Глинскому он решительно не соглашался с мнением известного журналиста М. О. Меньшикова о «неистовствах» крепостного права: «Я застал крепостное право и до 22-х лет сам был помещиком, но, несмотря на страстность натуры, мне никогда и в голову не приходило воспользоваться красотой крепостных девушек. Этому мешал, несомненно, благородный тип массы помещиков, которым Россия ведь обязана была и военной славой, и культурой, и самим освобождением крестьян, вопреки личной выгоде».²

Нельзя не сказать об отношении Витмера к женщинам. Они играли в его жизни очень большую роль. «Что же касается женской красоты, то на алтарь её я всегда готов был положить всего себя и, помимо лёгких увлечений, не раз отдавался этой богине всецело» (С. 407).

Первая любовь возникла еще в Павловском кадетском корпусе, когда он, набравшись храбрости, явился к объекту своей страсти домой. Он почувствовал себя очень глупо, ведь пришёл без приглашения. Любовь сразу же прошла — было задето самолюбие.

Только что выпущенный из корпуса офицер, направляясь в свой полк, вспоминал ясные, как небо, глаза своей соседки по поместью под Тихвином.

Он проявлял интерес к женщинам до конца своих дней. Его внучка Н. Б. Кривицкая-Витмер рассказывала о встрече с дедом в театре, где

¹ Письма хранятся в РГАЛИ и в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки.

² Письмо Б. Б. Глинскому от 30 ноября 1915 — Отдел рукописей РНБ. Ф. 193. On. 1. Ед. хр. 3.

39

она была со своей старшей сестрой Лидой. В антракте они увидели Александра Николаевича, прогуливавшегося в фойе под руку с молодой и красивой женщиной. Нина предложила подойти и поздороваться, но Лида остановила ее: «Не можем же мы подойти и сказать: „Здравствуй, дедушка!“, — когда он ухаживает за этой дамой. Давай лучше сделаем вид, что не заметили».

Многие женщины привлекали его не только красотой, но и умом, и талантом. Они нередко становились его друзьями, и дружба сохранялась на долгие годы. Он с восхищением писал о матери Н. А. Римского-Корсакова: «Образ Софьи Васильевны так и стоит передо мною. Это была в полном смысле красавица, которая оставалась такою, несмотря на седые волосы, до 60гти лет. Притом это была женщина, несомненно, очень умная, образованная, тактичная — настоящая покорительница сердец от мала до велика. Она была сама прекрасной музыкантшей и первой учительницей своего сына». (С. 449—450). Кузина Витмера, часто игравшая с Софьей Васильевной в четыре руки, с восторгом рассказывала об игре «маленького Ники». И Витмер был уверен, что музыкальным развитием композитор был обязан матери.

Обширные мемуары позволяют реконструировать взгляды Александра Николаевича по самым различным вопросам. Своим воспоминаниям он часто предпосылает обращение к читателю: «Автор просит не забывать, что он пишет не биографии известных и интересных личностей, а лишь свои воспоминания, приуроченные к тому или другому лицу, поэтому и личному „я“ отводится по необходимости довольно значительное место».¹

Его политические взгляды зачастую противоречили общепринятым. Во время Русско-турецкой войны в 1877—1878 годы он был противником захвата Константинополя и ограничивал цели войны получением выхода через Босфор в Средиземное море: «Я лично, большой враг бесполезных войн, считал, что Константинополь нам совсем не нужен, что ничего мы не выиграем, заведя там „участки“, околоточных и урядников, но что нам необходима часть Босфора, примерно до Биюк-Дере, чтобы сделать Чёрное море нашим внутренним озером и не хлопотать впредь об обороне его берегов» (С. 554).

Герой его пьесы «По разным дорогам» Сухов, видимо, выражая мнение самого Витмера, весьма критически относился к вмешательству России в дела других государств, даже ради освобождения балканских народов: «Удивительно, право. До всех нам есть дело. Ну, господа, устройте прежде своего мужика, да и вообще у себя дома устройтесь, чтобы могли

¹ Примечание Витмера к биографиям А. Р. Дрентельна и К. В. Левицкого.

40

другим примером служить, а там уже думайте об освобождении других, да об исторической миссии».¹

Витмер был убеждённым сторонником конституционной монархии. «Если мы, освободители, дали освобождённому народу — болгарам — самую либеральную конституцию, то не след нам самим оставаться при условиях абсолютизма» (С. 97).

Своеобразие взглядов и непростой характер Витмера привели однажды к парадоксальной ситуации. Харламов, отвечающий за безопасность Александра II во время его приезда в Ливадию, приставил к Витмеру двух шпиков, и, серьезно уверял, что от дачи Витмера на берегу моря возможен подкоп и взрыв во время проезда императора. Не зная этого, генерал-губернатор Одессы, А. Р. Дрентельн, бывший полковой командир Витмера, включил его в депутацию, которая должна была приветствовать Александра II.

«Депутацию Государь принял очень милостиво, но, как говорили, аттестация меня Харламовым, дошла до сведения императора, сказавшего на другой день Александру Романовичу по поводу моего участия в ней: «Кого ты мне представил вчера? Ты мне представил революционера»

(С. 98).

О   гибели Александра II рассказано в главе «Первое марта» из «Отрывочных воспоминаний». В этот день Витмер ехал по Невскому проспекту в гости к знакомому архитектору, жившему на Казанской улице. При виде большой толпы, ожидавшей проезда царя по Малой Садовой, подумал «не случилось бы чего», что было вполне естественно, так как этому предшествовал ряд покушений. Возвращаясь из гостей, узнал о происшедшем. Благодаря генеральскому мундиру, его пропустили сквозь цепь полицейских. Он осмотрел место покушения, затем зашел в госпиталь, куда свезли раненых. По выходе на улицу его поразило равнодушие людей, безразличных к смерти царя, «столько сделавшего или, по крайней мере, так горячо желавшего сделать возможно более благ своему народу»

(С. 529).

Для монархиста Витмера 1905 год был временем, когда «„товарищи“ снимали с построек рабочих и гнали их на митинги, когда не было прохода от наглости хулиганов, когда обыкновенная гнусная кража называла себя „экспроприацией“».² В его пьесе «По разным дорогам» на слова: «Но мы не можем остановить историю!» звучит ответ: «А толкать её насильственно, как вы думаете, можем? Пожалуйста, господа, не беспокойтесь за ис

¹ Витмер А. Н. По разным дорогам. М., 1906. С. 41—43.

² Витмер А. Н. О мёртвых правду, только правду // Ялтинская жизнь. 1916. 4 октября.

41

торию — она своё дело сделает, и торопить исторические события — значит замедлять естественный ход».

Последние годы жизни Витмер много печатался в газетах «Новое время», «Русский инвалид», «Ялтинский вестник» (с 1916 года «Ялтинская жизнь»), реже в газетах «Биржевые ведомости», «Разведчик», «Русь».

В 1912 году торжественно отмечался 100-летний юбилей Бородинского сражения. К этой дате Витмер написал статьи «Кто победил при Бородино?» (С. 682—688) и «Бородинский бой».¹ Была перепечатана его старая работа «По поводу исторических указаний IV тома «Войны и мира» графа Л. Н. Толстого».² В 1913 году появился обзор «Бородино в очерках наших современников».³

Газета «Русский инвалид» постоянно публиковала материалы о войне 1812 года, многие из которых Витмер критиковал. Особенно скептическим было его отношение к статьям Борисевича, с негативной оценкой чтимого Витмером М. Б. Барклая-де-Толлии А. П. Ермолова. Ермолов возглавил контратаку на батарею Раевского. Этот подвиг, по словам Витмера, Барклай-де-Толли видел собственными глазами и ходатайствовал о награждении Ермолова Георгиевским крестом. «Но разве можно доверять Барклаю, — язвительно замечает Витмер. — Ведь этот человек был не более как марионетка в руках окружающих, а не тот великий характер, который вопреки всеобщему мнению, вопреки настояниям старших его в чине генералов, вопреки недовольству всей армии и даже подозрениям в измене, выполнил свой план отступления к самому сердцу России, единственно возможный план в борьбе с колоссальным врагом».⁴

Занятия военной историей требовали книг. Хотя у Витмера была прекрасная библиотека, он постоянно пополнял ее, разыскивая редкие издания и рукописи у букинистов. Он радовался, что приобрёл, наконец, французский подлинник записки Барклая, рукописный перевод которой «получил случайно от букиниста вместе с прекрасной рукописью записок Ермолова».

Но книг ему все равно не хватало, и он часто посещал библиотеки. Их состояние и недостаток книг по войне 1812 года породили ряд статей. После

¹ Военно-исторический сборник. 1912. № 3.

² Напечатано с предисловием редакции: «Настоящая статья А. Витмера перепечатывается с издания 1869 года в виду интереса к материалам по истории Отечественной войны и присущего изданию характера библиографической редкости».

³ Военно-исторический сборник. 1913. № 1.

⁴       Витмер А. Н. Новые сведения (г. Борисевич) // Русский инвалид. 1912. 10 ноября.

42

пожара в библиотеке Генерального штаба Витмер писал: «Необходимо брешь, произведенную пожаром, пополнить и пополнить безотлагательно, по крайней мере, в отношении эпохи Отечественной войны».¹

В письме из Ялты он просил своего знакомого навести справку в библиотеке Генерального штаба. Для этого потребовались «Мемуары Мар- мона, герцога Рагузского», которых в библиотеке не оказалось. По мнению Витмера, следовало закупить необходимые книги. На это требовались деньги. «Не подлежит ни малейшему сомнению согласие Думы на указанный расход, в чём я убедился лично из разговоров с некоторыми влиятельными её членами».²

В Ялте Витмер особенно нуждался в военной литературе. В статье «Наши библиотеки» он рассказывает, как пошёл в библиотеку общественного собрания, а затем в городскую библиотеку в поисках приложений к газете «Русский инвалид». Но ни «Военного сборника», ни «Военноисторического» не нашёл. Уверенный в успехе, он отправился в кружок отставных офицеров. Не найдя и здесь нужных ему журналов, он разразился гневной статьёй: «Оказалось, что гг. члены кружка, получившие для его формирования такую крупную субсидию от Государя Императора, столь мало интересуются военным делом, что при несомненном досуге не считают нужным даже просматривать указанные издания, представляющими общий интерес, не говоря уже об интересе для всякого военного. Карточных столов оказалось вполне достаточно, но ни Военного, ни Военно-исторического сборника нет».³

В ряде случаев статьи Витмера отличались резким тоном. За прямоту высказываний приходилось расплачиваться дорогой ценой, и он нажил себе немало врагов.

Но Витмер писал не только жёсткие и язвительные статьи. Присущее ему чувство юмора нашло своё отражение, как в мемуарах, так и в журналистике. Нельзя без улыбки читать «Анекдот из завоевания Средней Азии».

Во время похода на Бухару армии пришлось форсировать Сыр-Дарью, по которой шёл лёд. Одно орудие соскользнуло с плота и пошло ко дну. Уральские казаки, ныряя, пытались подвести канаты, чтобы вытащить орудие, за что получали стопку водки, но вытащить никак не могли.

Тогда к генералу Черняеву подошёл урядник и сказал: «Ваше превосходительство! Осмелюсь доложить: не прикажите им спирту давать, а то

¹ Витмер А. Н. Наши книгохранилища и русский язык // Русский инвалид. 1913. 23 июля.

² Витмер А. Н. Ещё раз о нашем главном военном книгохранилище // Русский инвалид. 1913. 13 октября.

³Витмер А. Н. Наши библиотеки // Ялтинский вестник. 1915. 13 июня.

43

они ведь безперечь в воду станут лазить». Оказалось, что уральцы из чувства товарищества, дабы не лишать товарища лакомого напитка, намеренно шли на «неудачу». Пришлось последовать совету урядника: канат был немедленно закинут и орудие вытащено.¹

Встретившись впоследствии с генералом Черняевым, Витмер спросил, соответствует это действительности. И Черняев, улыбаясь, подтвердил.

«Жить без страстей человек не может», — писал Витмер, и это, в первую очередь, относилось к нему самому. Он очень любил живопись, дружил с художниками, посещал выставки. Преуспев в предпринимательстве, Витмер получил возможность покупать картины. В мемуарах он рассказывает о приобретении им картин, в первую очередь портретов.

После знакомства с Фельдманом: «Случайно я приобрёл его прекрасный поясной портрет в натуральную величину, нарисованный углём, работы хорошего художника и портретом этим дорожу как воспоминанием о мимолётном, но очень интересном знакомстве». (С. 699)

В «Воспоминаниях о покойном цесаревиче Николае Александровиче»: «Я крайне был обрадован летом настоящего года, когда, по смерти одного петербургского миллионера, мне удалось приобрести прекрасный портрет цесаревича, писанный лет 40—50 тому назад масляными красками».

(С. 445)

К концу жизни Витмеру принадлежала большая коллекция. Она была конфискована после 1917 года, и большая ее часть находится сейчас в Севастопольском художественном музее.²

В коллекции много портретов: Франс Флорис «Этюд мужской головы»; Эр. Нехт «Голова Екатерины II»; В. А. Бобров «Голова боярина»; А. О. Орловский «Автопортрет»; А. Н. Бенуа «Дочь хозяйки»; Л. О. Пастернак «Дама в кресле» (эскиз к портрету А. Б. Высоцкой).

В подборке живописи и скульптуры проявился интерес Витмера к охоте, собакам, лошадям: неизвестный французский художник XIX века. «Жокей»; H. Е. Сверчков «Пара гончих» и «Охотник на лошади с двумя борзыми»; Р. Ф. Френц «Лошадь с жеребёнком».

В собрании Витмера были западноевропейские художники: «Натюрморт» Франческо Морозини, прозванного Монтепульчано (XVII в., Ита

¹ Витмер А. Н. Анекдот из завоевания Средней Азии и Уральские казаки (К жизни и деятельности Мих. Григ. Черняева) // Русский инвалид. 1914. 13 июля.

² Знакомством с этой коллекцией я обязана сотруднику Севастопольского художественного музея Н. В. Григорьевой. Ею была опубликована статья, посвящённая этой коллекции: «Я был горячим русским патриотом». Возвращение имени: Ялтинская коллекция А. Н. Витмера. Крымский альбом. Феодосия. Москва. Изд.дом «Коктебель». 1998. С. 76—83.

44

лия), «Парусные лодки» Антони ван Кроса (XVII в., Голландия), «Путники» Жана Франсуа Свебаха (XVIII в., Франция), «Катание на коньках» Кристофа Йозефа Штумпфа (XVIII в., Германия).

Из русских художников много работ И. И. Шишкина, И. К. Айвазовского, А. Н. Бенуа, есть произведения В. А. Серова, И. Н. Крамского, К. Е. Маковского, М. В. Нестерова, В. В. Верещагина, А. П. Боголюбова, Л. И. Соломаткина, Ю. Ю. Клевера и других.

Кроме любви к живописи у Витмера была ещё одна страсть — театр. «Я страстно любил сцену, был премьером любительских спектаклей, обожал пение» (С. 406). Но возможности Ялты в этом отношении были ограничены, и Витмер нашёл выход в активном участии в кружке, который занимался организацией выставок и подготовкой концертов и спектаклей. Кружок возник в конце 1914 года. Его председателем стал управляющий удельными Ливадийским и Массандровским имениями В. Н. Качалов. Кружок получил название «Среда», так как именно в этот день его члены собирались для занятий рисованием и лепкой.

В феврале 1915 года в помещении гостиницы «Джалита» открылась выставка картин из частных коллекций Витмера, Волжанинова, Российского и около 300 работ местных художников.

Всё чаще представители артистического мира оживляли «среды» своими выступлениями. Среди них были профессиональные артисты — братья Фредерико и Винченцо Паладино, которые играли на мандолине, госпожа Елачич, учившаяся в Париже у известного профессора пения Бертрами, и любители, такие, как госпожа Макаровская, обладавшая очень красивым драматическим сопрано.

С 1915 года кружок стал называться художественно-артистическим и привлекал всё большее внимание. В декабре очередную «среду» посетили князь Ф. Юсупов, госпожа Нарышкина с дочерьми и гости из Мисхора и Симеиза. В концертном отделении приняли участие госпожа Елачич, которая пела русские и итальянские песни, госпожа Макаровская, исполнявшая «Ночь» Рубинштейна. Концерт затянулся до полуночи и прошёл очень оживлённо.¹

В одном из последних номеров газеты «Ялтинский вестник» за 1915 год Витмер поместил статью «Художественно-артистический кружок», где подвёл итог деятельности кружка за год. Он писал, что кружок пользуется заслуженной симпатией, доказательством чему служит возрастающее количество как членов кружка, так и гостей. Однако считал, что число гостей следует ограничить и нельзя допускать в собрания без рекомендации членов кружка. Витмер хвалит талант г-жи Елачич и прекрас

¹ Ялтинский вестник. 1915. 11 декабря.

45

ное исполнение ею как оперных арий, так и русских романсов. Он рекомендует её как хорошего учителя пения, придерживающегося «индивидуального» метода при развитии голосовых связок, который даёт хорошие результаты.

Витмер имел опыт общения с профессорами пения — он воспитывал младшую дочь и давал ей музыкальное образование. «В Петрограде я поручил свою дочь известному и самому дорогому профессору пения — приятельнице покойного Антона Рубинштейна — даме очень умной и музыкальной, но придерживавшейся шаблонного метода и притом — грубой со своими учениками. После трёх лет, укрепивших в ученице природную музыкальность, но совсем не развивших голосовых средств, перевёл свою дочь к другому профессору — бывшей ученице знаменитой Ниссен-Са- ломон — к г-же Гакке, под руководством которой, выйдя замуж и уехав из Петрограда, дочь пробыла, к сожалению, лишь один год. Совершенно убеждён, что если бы дочь моя попала сразу к г-же Гакке, из неё вышла бы недюжинная оперная певица».¹

В январе 1916 года Витмер написал ещё одну статью, «Благожелательные советы», в которой очень тепло отозвался о кружке, атмосфера в котором напоминает, по его словам, «семейный дом», где рисуют, читают, слушают музыку и пение. По-видимому, не без влияния Витмера на заседании совета кружка было утверждено пожелание об организации музыкальной и художественной библиотеки. Была поставлена пьеса «Горящие письма», декорации для которой с большим вкусом и умением изготовил инженер Макаровский. Готовился вечер «Осенние мелодии».

В октябре 1916 года к систематическим художественным занятиям были добавлены драматические курсы, на которых должны были обучать декламации, сценическому искусству, где читались лекции по истории театра и истории искусств. Драматические курсы требовали помещения, и оно было предоставлено Витмером. «Новое помещение будет в доме Витмера, который любезно предложил в безвозмездное пользование несколько комнат и большой зал».²

Это была не первая благотворительная акция Витмера. Большую часть своего состояния, насчитывавшего 3,5 млн. рублей, он намеревался пожертвовать на благотворительные цели. Незадолго до смерти Витмер писал: «По смерти оставлю только приблизительно четвёртую часть состояния своим наследникам в убеждении, что насколько полезно иметь молодым людям некоторые средства, особенно чтобы стать на ноги, на

¹ Витмер А. Н. Художественно-артистический кружок // Ялтинский вестник. 1915. 30 декабря.

²Ялтинская жизнь. 1916. 16 октября.

46

столько же крупная обеспеченность парализует работоспособность и, приучая к роскоши, приносит более вреда, чем пользы владельцам крупных состояний». ¹

Он занимался благотворительностью еще при жизни. Балаклаве он подарил имение Благодать, на деньги от продажи которого были выстроены два здания: первое предназначалось для заседаний городской Думы, второе должно было стать приютом для престарелых актёров.² В благодарность Витмеру было присвоено звание почётного гражданина Балаклавы.³

Еще об одной крупной благотворительной акции Витмер сообщил своему старшему сыну Борису в Петербург в письме, написанном за месяц до смерти. «Я решил бесповоротно, ещё при жизни, пожертвовать свою гостиницу Ореанда как фонд для капитала поощрения изобретений и инвалидов труда. Для сего, чтобы обставить дело с юридической точки зрения, надо образовать общество, написать устав и послать его на утверждение. Но, кажется, было бы проще пожертвовать этот капитал (я хочу непременно, чтобы капитал состоял из недвижимости, а не в денежных знаках, судьба которых не гадательна) либо Императорскому Техническому Обществу, либо Вольно-Экономическому, придав капиталу специальное назначение».⁴

0     намерении пожертвовать гостиницу «Ореанда» как фонд в основание «земского капитала инвалидов войны, труда и поощрения изобретателей» Витмер писал и в газете «Ялтинская жизнь», сообщая, что обратился за советом к двум юристам и одному известному публицисту. Похоже, что этим публицистом был журналист М. О. Меньшиков, много печатавшийся в газете «Новое время», где нередко публиковал свои статьи и Витмер.

За юридической помощью он обратился к А. Ф. Кони, которого очень высоко ценил: «От одного из юристов, составившего себе самое громкое имя не только юриста, призванного к высокой государственной деятельности, но и даровитого литератора, я получил уже, впрочем, сегодня письмо с советами и указаниями, в числе которых одно касается названия, пред

¹  Витмер А. Н. Трамвай и кичливость. / / Ялтинская жизнь. 1916. 8 октября.

² Ещё до революции Дом престарелых актёров стал гимназией, которая в годы советской власти была превращена в Дом пионеров. Помещение, первоначально предназначавшееся для Городской Думы, после 1917 г. стало зданием суда и прокуратуры, каковым остаётся и по сей день.

³ «Государь Император всемилостивейше соизволил согласиться на присвоение генерал-майору в отставке Витмеру звания почётного гражданина Балаклавы» — Ялтинская жизнь. 1916, 13 декабря.

⁴  Письмо хранится в семье потомков Витмера.

47

ложенного мною к образованию капитала, которое, таким образом, быть может, подлежит изменению».¹

Осуществляя обширную благотворительность, Витмер надеялся, что «этот фонд послужит зерном, из которого, если откликнутся земские люди и вообще благотворители, вырастет дерево, могущее приносить желанные плоды в интересах родины».^{2 3}

В 1914 году началась Первая мировая война. Перед войной Витмер много писал о необходимости создания авиации и подводного флота. По его мнению, при отсутствии у России колоний она должна тратить средства только на оборонительный флот, а не на создание броненосцев, и вкла-

а

дывать средства нужно главным образом в авиацию и подводные лодки. Саму войну Витмер воспринял с характерным для него патриотизмом. Он вошёл в комиссию Военно-промышленного комитета, которая занималась оказанием помощи в вооружении, обмундировании армии и снабжении её продовольствием.

Витмер находился в Петрограде, когда пришло известие о том, что немецкий крейсер «Бреслау» 26 января 1915 года на протяжении 40 минут бомбардировал Ялту. Немедленно появилась статья «Позор XX века». Витмер писал о том, что ни союзники в Севастопольскую кампанию, ни турки в последнюю войну не сделали ни одного выстрела по Ялте, и он был убеждён, что на это никогда не пойдут «культурные немцы». «Позорное клеймо подлой жестокости наложили на себя гунны XX века, клеймо отвратительной злобы и низости, которое немцам не удастся изгладить в продолжение десятилетий, быть может, веков».⁴

Тяжело переживая гибель на фронте старшего внука Леонида, Александр Николаевич, несмотря на возраст, решил сам принять участие в войне. «Бывший профессор академии Генерального штаба генерал-майор А. Н. Витмер изъявил желание ехать в действующую армию, о чём подал соответствующее ходатайство», — сообщала газета.⁵

Под занавес жизни Витмер испытал потрясение, которое, по мнению многих, хорошо знавших его людей, ускорило его смерть. 19 ноября 1916 года в Симферопольском окружном суде рассматривалось дело генерал-майора А. Н. Витмера, привлекавшегося по обвинению «О кощунстве» за статью «Религиозность в армии и народе» в газете «Ялтинский вестник» в 1915 году.

¹ Витмер А. Н. Трамвай и кичливость // Ялтинская жизнь. 1916. 8 октября.

² Там же.

³       Витмер А. Н. Подводный флот // Русский инвалид. 1911. 20 марта. Витмер А. Н. Флоты — минный, подводный, воздушный. Ревель. 1914.

⁴ Витмер А. Н. Позор XX века // Ялтинский вестник. 1915. 3 февраля.

⁵ Ялтинский вестник. 1915. 25 сентября.

48

В этой статье Витмер обвинял патриарха Иакова за обман слепого отца, а брата его Исава за продажу права первородства за чечевичную похлёбку. (К сожалению, найти этот номер «Ялтинского вестника» не удалось.)

Еще 22 октября 1914 года в газете «Русский инвалид» появилась статья Витмера с таким же названием «Религиозность в армии и народе», но её содержание не даёт никаких оснований для его обвинения. Витмер пишет, какое важное значение имеет религия в армии: «Религиозность всегда служила несомненным импульсом для проявления храбрости» (С. 690). Он жестоко критикует либералов: «Эти ограниченные люди в своём тупом псевдолиберализме не понимают, что лишать человека веры — этого могучего утешителя во всех горестях и невзгодах жизни — прямо-таки преступление» (С. 691). Витмер считает, что в армии религиозность должна поддерживаться, но зарождается религиозное чувство в детской впечатлительной душе. Он рассматривает систему религиозного воспитания в Павловском кадетском корпусе, где учился сам, и приходит к выводу, что следует сосредоточить преподавание закона Божия на изучении Евангелия, «этого, в полном смысле, животворного источника». Схоластическое же изучение и зазубривание Филаретовского катехизиса в старших классах приводит к обратным результатам. Система религиозного воспитания в военном училище должна быть продумана более основательно. «Смысл слов Спасителя и только смысл должен проникать в детские души и навеки запечатлеваться в них, точность слов и речей Богочеловека усвоится сама собой» (С. 693).

Заключение, к которому приходит Витмер в этой статье, свидетельствует о том, какое значение он придавал религии в жизни человека: «В вопросе подъёма нравственных сил народа вообще и нравственного элемента войск в частности, важно, чтобы человек верил, чтобы он носил в душе своей Бога и веру — это драгоценнейшее сокровище души человеческой» (С. 693).

В РГИА¹ удалось обнаружить фрагменты статьи «Религиозность в армии и в народе», напечатанной в «Ялтинском вестнике» в 1915 году. Градоначальник Ялты в ответ на запрос Цензурного комитета ссылается на невозможность найти номер «Ялтинского вестника», в котором помещена статья. В письме говорится, что удалось раздобыть лишь оттиск, и приводятся выдержки с наиболее крамольными местами.

«Я лично, например, не только приходил в полное недоумение от рассказа борьбы Иакова с ангелом, но совсем не мог понять, как это Иаков родному брату, голодному, отказал в таком скромном кушании, как блюдо ^{* Ч.}

¹ Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 776. Оп. 16.

Ч. II. Ед. хр. 137.

49

чечевицы и за такую дрянь потребовал от брата, родного брата, продажи ему первородства».

Витмер снова пишет о религиозном воспитании кадетов и считает, что стояние часами на службе резвых 12—14-летних мальчиков приводит лишь к ослаблению религиозного чувства. «Вынужденное продолжительное стояние в храме, Боже, как оно вредно действует на развитие религиозности в детях. Минут 15—20 — самое большое полчаса — время совершенно достаточное для возбуждения и поддержания религиозного экстаза, без которого молитва не от сердца, «а молитва слов грешна».

Происходивший из глубоко религиозной семьи и из города, в который тысячами стекались паломники на поклонение чудотворной иконе Тихвинской Божией Матери, Витмер пишет, что закончил Павловский кадетский корпус «полный сомнений не только безотчётных, но и сознательных» в отношении веры.

В защиту Витмера выступил известный публицист М. О. Меньшиков. Его статья «Право правды» в газете «Новое время» (С. 705—710) начинается словами: «Кто не знает в Петрограде А. Н. Витмера? Это полный генерал, бывший профессор Военной академии Генерального штаба, среди учеников которого числятся многие заслуженные герои, начиная с бессмертного Скобелева».

Он говорит о научной и публицистической деятельности Витмера и заключает: «Для меня, как и для всех, лично знающих высокопоставленного генерала, представляется непостижимым: как этот человек, воспитанный в старой дворянской семье, человек с его именем и положением мог быть не то, что обвинён, но даже заподозрен в кощунстве».

Меньшиков считает, что библейские патриархи подлежат не только религиозному, но и историческому изучению, и именно с этой точки зрения обычно рассматривают деятельность Константина Великого и Владимира Красно Солнышка. Ведь не считается кощунством неодобрение ряда фактов их деятельности. Журналист даже предлагает внести в статьи 73 и 74 уголовного уложения, трактующие о кощунстве, поправки с тем, чтобы эти статьи защищали только религиозную деятельность угодников. «Что же касается их мирской деятельности, государственной и общественной, то она подлежит научному исследованию на общих основаниях».

«Поскольку мнение генерала Витмера строго придерживается Библии (кн. Бытия 27 и сл.), оно не может быть оскорбительным ни для одного из описанных в Библии лиц». Меньшиков выражает уверенность, что Витмер будет оправдан судом присяжных заседателей. Дело Витмера тянулось более года.

В письме от 15 июня 1915 года Витмер благодарит редактора «Исторического вестника» Б. Б. Глинского за указание брошюры П. И. Кова

50

левского о Библии. «Благодаря ей я написал объяснение судебному следователю, последствием которого явилось представление товарища прокурора о прекращении преследования меня по литературному делу за «Религиозность в армии и народе».¹

В «Ялтинском вестнике» сообщалось, что «дело неоднократно представлялось к прекращению, и каждый раз возвращалось обратно».²

19 ноября 1916 года Витмер защищался в Симферопольском окружном суде по делу «О кощунстве». Он просил выделить его дело из общего с редактором газеты «Ялтинский вестник» В. В. Волянским, приславшим справку о болезни. Витмер не хотел, чтобы разбирательство откладывалось и добился того, что процесс состоялся. Он защищался сам и был оправдан судом присяжных заседателей. Но испытанное нервное напряжение имело тягостные последствия. 23 ноября, когда Витмер собирался выехать в Симферополь, возможно, для завершения дел по процессу, перед самым выходом к ожидавшему его экипажу, ему стало плохо. Начался сердечный приступ, приведший к смерти.

До последних дней он жил активной, полноценной жизнью, посещал выставки и спектакли, встречался с друзьями, писал мемуары, вёл обширную переписку. Витмер понимал, что смерть близка, и хотел только, чтобы она не последовала в результате болезни, которая привела бы к ослаблению умственных способностей и была бы в тягость близким. Это ему не грозило. Видевшие его в последние годы вспоминали: «Он являл собой редкий тип весьма общительного, безукоризненно сохранившего до 77 лет военную выправку джентльмена». «Высокий, статный, сохранивший жизнерадостность на восьмом десятке лет. Говорили, что он до последних дней бросался спиной в Чёрное море со скалы и плавал молодецки».³

Витмер писал за год до смерти: «Я очень люблю жизнь. Мне жаль и грустно расстаться с нею, расстаться с близкими людьми, с теми наслаждениями, которые она даёт, наслаждениями, которые мы не ценим, потому что пользуемся ими ежедневно, ежечасно, наслаждениями, которые даёт нам природа с её разнообразной красотой; общение с умными, интересными, симпатичными людьми, наслаждениями, какие даёт нам хорошая книга, искусство в разнообразных своих проявлениях, наконец, прозаические удовлетворения ежедневных потребностей — удовлетворение чувства голода, особенно жажды, отдых после усталости, когда вы получаете возможность вытянуть вовсю свои утомлённые члены, папироса для курильщика после

¹ РГАЛИ. Ф. 163. On. 1. Ед.хр. 47.

² Ялтинский вестник. 1915, 15 декабря. Хроника.

³       Соколовские М.К.иТ.О. Научные и литературные встречи (1897—1916). Мемуары. РГАЛИ. Ф. 442. On. 1. Ед. хр. 15.

51

вынужденного воздержания. Всё это ведь наслаждения, наслаждения, которых Mbiне ценим, потому что ежедневно ими пользуемся» (С. 459).

О  последних днях Витмера сообщает инженер Макаровский. С ним и его женой Витмера связывали самые дружеские отношения. Они посещали «Среды», на которых госпожа Макаровская пела, а её муж оформлял постановки. «Когда на последний мой вопрос по телефону: „Как здоровье Александра Николаевича?“ получил ответ: „Плохо, очень плохо. Был консилиум“ меня охватило тяжёлое и грустное чувство. Самой тяжёлой была навязчивая мысль: неужели уже в эту субботу не придётся видеть, принимать у себя Александра Николаевича и беседовать с ним. Последний год своей жизни Александр Николаевич оказывал мне честь своими посещениями, и частые беседы с ним, живым, ярким, остроумным, доставляли огромное наслаждение. Скажу прямо — мне не приходилось встречать человека более разносторонне-образованного и более интересующегося всеми проявлениями жизни».¹

Незадолго до смерти Витмер сказал: «Смерть не за горами. Надо встретить её безбоязненно». Именно так он её и встретил. Присутствовавшие при кончине сохранили его последние слова: «Не всё ещё сделано. Хотел узнать результат войны. Стою на распутье». И последнее: «Я смерти не боюсь».

Он умер в ночь с 24 на 25 ноября 1916 года в 2 часа 40 минут.

С 25 по 28 ноября в его ялтинском доме на Николаевской улице служили панихиды. 27 ноября панихиду отслужили и в церкви Главного и Генерального штаба в Петрограде. 29 ноября состоялся вынос тела. Траурная процессия прошла через Ливадийский мост, по Набережной, Екатерининской, Виноградной и Аутской улице. В Успенской церкви состоялось отпевание. Витмер был похоронен на Аутском кладбище.²

Витмер умер в 1916 году. Последовавшая затем революция, Гражданская война разрушили привычный уклад, разбросали его потомков и лишили жизни многих из них.

О  преждевременной смерти сына Витмера, Павла, уже было сказано. О судьбе старшей дочери, Натальи, известно только, что она вышла замуж, жила где-то на юге и поэтому смогла присутствовать на похоронах отца. Младшая дочь Софья эмигрировала со своим мужем генерал-майором А. П. Архангельским в Югославию. Старший сын Борис женился, имел четырёх детей. Два сына и дочь погибли в молодом возрасте. Леонид в 1914 году, Лида в 1919 году, Михаил в 1921 году. В живых осталась только Нина.

¹ Макаровский. Светлой памяти Александра Николаевича // Ялтинская жизнь. 26 ноября. 1916.

² В 1950-ые годы церковь и кладбище были уничтожены.

52

У Нины была дочь Галина и трое внуков, Елена, Андрей и Людмила (автор этих строк).

Говорят, что жизнь потомков — продолжение жизни предков. Читая мемуары Витмера, я часто поражалась, до какой степени его пристрастия и привязанности проявлялись у членов нашей семьи. Его любовь к Павловску прошла через все последующие поколения. До войны дача неизменно снималась только в этом пригороде.

28 июля 1941 года моя прабабушка О. К. Витмер записала в дневнике: «Страшная жара. Хоть бы глоток чистого свежего воздуха. Немного влажного и озонированного воздуха, как в Павловске, нигде нет столько зелени и так легко не дышится, как в Павловске. У нас даже дача была нанята на лето. Я мечтала, что буду ездить с маленькой в коляске по парку» (речь идёт обо мне в годовалом возрасте).

И после войны летом мы жили в Павловске, там подрастали мы с братом и сестрой, а позже мои сыновья. Мой старший сын Алексей до сих пор помнит все адреса, по которым мы жили, и колоритных павловских хозяев. Младший Михаил был привезён туда в возрасте семи дней, так как родился в июле. Мама умерла в Павловске, потому что её смерть пришлась на август, и мы снимали там дачу.

Так же, как любовь к Павловску, через все поколения проходит и интерес к истории. Сын Александра Николаевича Борис Александрович был по образованию биолог, но так блестяще знал историю, что ему посылали на рецензию исторические статьи для энциклопедии Брокгауза-Эфрона.

Его внучка, Нина Борисовна Кривицкая-Витмер, в 1918 году выехала из голодного Петрограда в Харьков, где поступила в Университет на исторический факультет.

Её дочь и моя мама, Галина Абрамовна Витмер, не получила специального образования, но знала историю так, что ей позавидовал бы и специалист.

Я закончила кафедру античной истории, а мой младший сын — русской истории в Петербургском университете.

Меня всегда интересовало прошлое моей семьи, главным образом, благодаря рассказам бабушки и особенно мамы, у которой была прекрасная память и замечательный дар слова.

Очень важно то, что чудом, учитывая революцию, гражданскую войну и блокаду Ленинграда, уцелели старые семейные документы. В годы войны старшее поколение — прабабушка, бабушка и дед остались в Ленинграде. Маму умолили уехать, чтобы спасти меня.

С начала войны Ольга Константиновна вела дневник. Последняя запись сделана 12 января 1942 года, за три недели до смерти. Это обращение к внучке, которую она очень любила, к моей маме, Г. А. Витмер.

53

«Я начала писать эти отрывочные заметки без всякой цели и даже без мысли, что кто-нибудь прочтёт. Но с каждой минутой, которая приближает нас к неминуемой смерти, у меня всё больше является, моя милая Галочка, желание, чтобы ты познакомилась с нашими последними минутами и с последними переживаниями нашего любимого, великого Ленинграда. Жизнь этого широко мыслящего интеллигентного города, а также и наша свелась к примитиву без всяких культурных прикрас. Прожить во что бы то ни стало. Протянуть до освобождения, в которое мы, впрочем, не верим, а потому спать и есть, что только возможно. Мы все безнадёжно голодны. Без свету и тепла мы бродим с лучинами по беспорядочным неубранным комнатам. Электричество не работает, керосину не выдают, свечей нет. Теперь зима. Сильные морозы. Светло только с 10 часов утра до 5 дня. Топить нечем. Мёрзнем, руки немеют. Думать ничего нельзя. Даже читать трудно и ни к чему. Потому что скоро всему конец. Главные мысли всех направлены на то, прорвут ли наши блокаду, от чего зависит наш паёк, а от него и дальнейшее существование.

У меня, мамы и папы самая светлая мечта увидеть вас здоровыми, весёлыми и счастливыми. На тебя, дорогая, ложится по отношению к нам, столько выстрадавшим, исполнить эту мечту. Создай себе, Юрию и малявке светлую, мирную, полную содержания и радости жизнь. Ты можешь это сделать, если постараешься. У тебя есть и содержание, и инициатива, чтобы создать такую жизнь всем твоим окружающим. Я верю в тебя и горячо люблю, моя ненаглядная и никого так не хотела видеть, как тебя...

Надо тебе ещё сказать, что сама смерть от голода не так мучительна. Это просто смерть от слабости, истощения, апатии. Поэтому, если мы все умрём, не горюй о нас. Постарайся создать себе жизнь, противоположную нашему замиранию.

Но когда я думаю, что наш блестящий, великий Ленинград, брошенный всеми, так разрушен и погибает, то в душе закипает злоба не против одних немцев. Если бы ты была здесь, то ты тоже почувствовала бы. Лучший и умнейший город в России. Не вернётся наше старое время. Эта ненависть и война продлятся ещё долго и чем кончатся, не знаю. 3 млн. город умрёт от голода».

2 февраля 1942 года Ольга Константиновна скончалась. Сразу же после этого моя бабушка, Нина Борисовна, пытаясь спасти умирающего от голода мужа, выехала с ним из Ленинграда по «Дороге жизни». Он умер в эвакуации в 1942 году.

Удивительно, что, уезжая в таких условиях, бабушка взяла с собой сумку со старыми документами, присоединив к ним «блокадный дневник» своей матери.

54

После окончания войны мои домашние всеми силами пытались возвратиться в Ленинград. Но квартиру заняли чужие люди, и вернуть её было очень трудно. После судебного процесса, который длился более года, мы получили три наши комнаты. Но в каком они были виде! Исчезла вся мебель, посуда, одежда. Больше всего моих близких расстраивала потеря библиотеки. Бесследно исчезли девять шкафов книг. Единственная книга, найденная среди разрозненных номеров старых журналов, были стихи Михаила Кузмина, любимого поэта старшей сестры моей бабушки. Она ещё до революции переплела книги «Сети» и «Осенние озёра» в кожаный переплёт, и на корешке было вытеснено Л. В. — Лида Витмер. Особенно дорого было то, что в этом сборнике отдельные строчки или целые стихотворения, изъятые цензурой, были вписаны рукой Лиды.

К счастью, все старые документы, вывезенные бабушкой в эвакуацию, уцелели. Когда, спустя годы, я разобрала «чёрную сумку», то обнаружила, что семейные документы в большинстве случаев подтверждают рассказы моей мамы и её очень хорошую память. Периодически я убеждалась в том, что и бабушка, которая была не очень многословна, восстанавливала прошлое с большой точностью.

Интерес к А. Н. Витмеру разделили мои близкие. Однажды мой муж, Борис Иосифович Асварищ, работающий в Эрмитаже, принёс мне статью «Памяти цесаревича Николая Александровича». Это была первая работа Витмера, которую я держала в руках. Мне показалось, что она хорошо написана, и захотелось прочесть другие. В Публичной библиотеке я нашла много публикаций Витмера, разбросанных по разным журналам.

Первая курсовая работа моего младшего сына Михаила в 1989 году называлась «Война 1812 года в трудах А. Н. Витмера». Составленный им обширный список литературы послужил основой для моей дальнейшей работы. Воспользовавшись наступившими переменами, я смогла посещать архивы Москвы, Петербурга, Крыма и нашла там много документов, связанных с Витмером. Совместно с сыном мы опубликовали статью «Универсальный человек» в «Дворянском вестнике» (2000, №№ 11—12).

Моя бабушка Нина Борисовна Кривицкая-Витмер дожила до 95 лет и часто вспоминала прошлое. Она рассказала мне о судьбе своего младшего брата Миши. В 1919 году он был мобилизован в Белую армию. Когда красные взяли Крым, от него пришло отчаянное письмо. Туда отправился муж моей бабушки Абрам Соломонович Кривицкий. С большими трудностями он добрался до Ялты и пришёл в дом, в котором до революции останавливалась Ольга Константиновна с детьми.

Уцелевшая прислуга рассказала ему, как погиб Миша. Когда началась эвакуация белых войск, он находился на одном из кораблей, уходивших из Ялты. Здесь же были младшая дочь Александра Николаевича, Соня со

55

своим мужем А. П. Архангельским, и вторая жена Витмера, Вера Карловна. Последняя обратилась к Мише со словами: «А на какие средства Вы рассчитываете жить за границей?» Миша вспыхнул и пошёл вниз по трапу. За ним бежала Соня, умоляя: «Миша, не уходите. Вы погибнете. С Вашей фамилией нельзя оставаться в Крыму». Но гнев и обида пересилили, и он сошёл с корабля. Придя в дом в саду гостиницы «Ореанда», он рассказал всё это.

Возвратившийся в Петроград Абрам Соломонович сказал Ольге Константиновне, что Миша, как только красные вошли в Крым, был арестован и умер в тюрьме от сыпного тифа.

Незадолго до смерти в 1993 году бабушка несколько раз повторила: «Как мне жаль Мишу. Ведь ему было только 19 лет. И я теперь думаю, что мой муж пожалел нас с мамой и сказал неправду. Миша не умер от тифа. Он был расстрелян».

Как-то, придя из Эрмитажа, мой муж сказал, что сотрудница Севастопольского художественного музея Наталья Викторовна Григорьева консультировалась с ним относительно художника Г. Норде, картина которого находится в ее музее. На вопрос о происхождении картины она ответила: «Из коллекции А. Н. Витмера». С этого началось мое знакомство с Натальей Викторовной, которое переросло в самые теплые дружеские отношения. В 1997 году по ее приглашению я участвовала в конференции «Коллекционеры и меценаты» в Севастополе. Когда я заканчивала сообщение о петербургском периоде жизни Витмера, из зала спросили, кто такая Вера Карловна Витмер. Я ответила, что это вторая жена Александра Николаевича, но что мне не хотелось бы говорить о ней, потому что в нашей семье её имя связывают с гибелью 19-летнего юноши, младшего брата моей бабушки.

В перерыве дама, задавшая вопрос, подошла и представилась. Это была Анна Абрамовна Галиченко, ведущий сотрудник Воронцовского дворца- музея в Алупке. Она попросила уточнить имя, отчество и год рождения Миши и передала эти данные старшему советнику юстиции Л. М. Абраменко, работающему в архивах ФСБ Украины, с просьбой узнать о судьбе Миши.

Прошло несколько лет, и вот осенью 2001 года я получила письмо от А. А. Галиченко. Она сообщила, что Л. М. Абраменко нашел дело Михаила Борисовича Витмера, 1901 года рождения, уроженца Петрограда, арестованного 5 декабря 1920 года, приговорённого к расстрелу «чрезвычайной тройкой Крымской ударной группы Управления Особого отдела юго-западных фронтов 21 января 1921 года за участие в белом движении». На приговоре стояла резолюция — «расстрелять». Мишу расстреляли вблизи дачи эмира Бухарского, неподалёку от водопада Учан-Су.

56

Там же были казнены княгиня Н. А. Барятинская, генерал в отставке Мальцев, его сын капитан гвардии Мальцев. Потомки Барятинских и Мальцевых приезжали из Франции, отслужили на этом месте панихиду и установили крест и доску с именами погибших.

Моего второго сына бабушка очень просила назвать Мишей, потому что тогда он будет Михаил Борисович, как её брат.

Возможностью собрать сочинения Витмера и написать это предисловие я обязана многим людям, в первую очередь членам моей семьи и ближайшим друзьям, проявившим интерес к работе и поддержавшим меня. Моему брату Андрею Юрьевичу Меньшикову и Татьяне Александровне Башканковой я читала вновь найденные статьи Витмера; с Галиной Васильевной Шалугиной отыскивала его дома в Ялте; моя невестка Анна Владиславовна Черновская выслушивала мои бесконечные рассказы об Александре Николаевиче.

Велика моя благодарность и музейным работникам. Помню, как была приятно удивлена, когда в 1980-ые годы в Ялтинском краеведческом музее научный сотрудник Людмила Михайловна Иванова познакомила меня с картотекой, в которой была карточка на имя Витмера. Впервые я столкнулась с упоминанием о нем в официальном учреждении.

После 1989 года к Витмеру стали проявлять всё больший интерес. Когда мы с моим племянником Митей были в Тихвине в музее Римского-Корсакова, мы услышали слова благодарности в адрес Витмера за то, что он, купив дом у матери композитора, постарался сохранить его в том виде, в каком он был при Римских-Корсаковых. Позже директор музея, Анна Алексеевна Степанова, рассказала мне о владельцах дома в советский период, показала довоенные и послевоенные фотографии дома.

Я уже писала о Н. В. Григорьевой из Севастопольского художественного музея, в хранении которой была европейская часть коллекции Витмера. Это была обаятельная женщина и увлечённый своим делом специалист. Я бывала в её севастопольской квартире, она, приезжая в Петербург, всегда навещала меня, и мы разговаривали о Витмере, о крымских коллекционерах и о многом-многом другом. Несколько лет назад она сообщила мне о своей тяжёлой болезни и закончила письмо словами: «Вот написала Вам, а перед глазами Ленинград, Эрмитаж, Ваша квартира, наши встречи». Сейчас, когда я заканчиваю подготовку к изданию этой книги, с болью в сердце должна сказать, что Натальи Викторовны уже нет в живых.

В Балаклаве живёт Фаина Ивановна Позианос. Я приехала туда посмотреть два уцелевших дома, подаренных Витмером городу. В одном из них, где была раньше гимназия, Фаина Ивановна создала сначала краеведческий кружок, а позже музей. Начав собирать материалы задолго до перестройки, она сейчас использует новые возможности и воссоздаёт ис

57

торию города и людей, живших в Балаклаве. Мы переписываемся с ней, и её письма о новых изданиях по краеведению, с новыми сведениями о Балаклаве всегда интересны для меня.

Ф. И. Позианос познакомила меня с чудесной женщиной, живущей в Петербурге, Екатериной Константиновной Горбуновой. Я люблю бывать в ее доме, где книги, старинная мебель и сама хозяйка создают совершенно особую атмосферу. Мне показывают старые открытки, альбомы с фотографиями, звучит неторопливая речь, оживает прошлое.

Девочкой ее привозили на лето в Балаклаву, где жили ее дедушка и бабушка. Их дом находился рядом с поместьем Витмера «Благодать». В годы революции её мать, Екатерина Николаевна Смирнова, переехала с двумя маленькими дочками в Балаклаву и работала в школе учительницей истории. В 1920 году её арестовали и вместе с другими семидесятью балаклав- цами расстреляли.

Мое желание опубликовать сочинения Витмера поддержал мой старший сын Алексей Асварищ. Без его помощи эта книга была бы невозможна.

Я искренне признательна всем, кто помогал мне в работе.

Л. Ю. Меньшикова